Предлагаемая вниманию читателей статья была написана более десяти лет назад, но так и не была опубликована. Сборник работ, для которого она предназначалась, по некоторым причинам, не увидел свет, а позже рассматриваемая проблематика перестала мне казаться актуальной. От коллег-археологов обычно приходилось слышать что-то вроде: «Нет никакого смысла углубляться в разбор и критику гипотезы Т.В.Гамкрелидзе — В.В.Иванова, ведь и так понятно, что их концепция прародины неверна». Лингвисты, с которыми доводилось об этом говорить, рассуждали примерно так: авторы, без сомнения, высококлассные специалисты, что же касается археологической части (т. е., по сути, всех исторических импликаций, которые представляли для меня главный интерес), то оценивать её они некомпетентны. Т. е. выходило, что концепция вроде бы как и есть, она весьма известна и даже авторитетна, но говорить о ней незачем, полемизировать, в сущности, не с чем.
Просматривая дискуссии по индоевропейской проблеме на сайте «Генофонд.рф» и обнаружив несколько прямых отсылок к ближневосточной прародине и именно, как мне показалось, в том варианте, который предложили Т.В.Гамкрелидзе и Вяч. Вс.Иванов, я вспомнил об этой так и неопубликованной статье. Мне подумалось, что в споре между сторонниками южного и северного векторов индоевропейских миграций изложенные в ней соображения окажутся нелишними.
В статье предпринята попытка показать, как не следует, по моему мнению, подходить к решению проблемы прародины и древнейших миграций индоевропейцев. Хотя статья получилась острополемической, местами даже злой, я ни в коей мере не ставил целью преуменьшить заслуги таких замечательных исследователей как Т.В.Гамкрелидзе и Вяч. Вс.Иванов или каким-то образом бросить тень на их имена. С Тамазом Валериановичем Гамкрелидзе мне посчастливилось познакомиться в 2000 году на конференции в Оулу, в Финляндии и тогда между нами завязалась интересная (и вполне дружеская) дискуссия по поводу ближневосточной концепции, продолжением которой в какой-то мере и явились изложенные в статье положения.
Минимально обновив эту работу, предлагаю её вниманию уважаемых читателей.
КОНЦЕПЦИЯ ПРОИСХОЖДЕНИЯ ИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ Т.В.ГАМКРЕЛИДЗЕ И В.В.ИВАНОВА
(критический этюд)
- Модель «праязыка» и концепция прародины
Пожалуй не будет преувеличением сказать, что одним из наиболее ярких событий в индоевропеистике второй половины ХХ в. явился двухтомный труд известных языковедов Т.В.Гамкрелидзе и Вяч.Вс.Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы: реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры» (Тбилиси, 1984; далее — ИЯ) [см. также Гамкрелидзе, Иванов, 1980; 1980а; 1981, 1984а]. Объёмное произведение обобщает достижения данного направления науки за предшествующие сто лет и вместе с тем предлагает весьма своеобразный подход к решению проблемы реконструкции древнейшей истории носителей индоевропейских языков. Хотя изложенная в монографии концепция вызвала большое количество критических отзывов, найдя совсем не много сторонников и последователей, однако в сознании многих историков, археологов, культурологов прочно утвердилась мысль о том, что упомянутый труд содержит весьма основательное лингвистическое обоснование ближневосточного происхождения индоевропейцев.
Если вышедшая тремя годами позже книга английского археолога Колина Ренфрю [Renfrew, 1987] заложила археологическую основу «ближневосточной концепции», при этом, неоправданно проигнорировав или обойдя важные лингвистические аспекты, то работа Т.Гамкрелидзе, В.Иванова, по мнению многих, как раз позволяет заполнить образовавшийся пробел. Тем самым оба труда, несмотря на содержащиеся в них взаимные противоречия, обеспечили значительный рост интереса к ближневосточной версии происхождения индоевропейцев [Scherrat, 1988; Старостин, 1988; Сафронов, 1989; Климов, 1994; Zvelebil, 1995; Алёкшин, 1998; Григорьев, 1999; и др.].
Основные положения концепции Т.Гамкрелидзе и В.Иванова так много и основательно подвергались критическому разбору, что, казалось бы, дополнительный их анализ совершенно излишен[1]. При всей дискуссионности многих частных вопросов, критики сошлись в главном: при крайней неудовлетворительности археологического обоснования построений и неубедительности модели древнейших индоевропейских миграций, собранный в книге обширный лингвистический материал достаточно показателен для вывода о том, что прародину индоевропейцев следует искать в восточносредиземноморском (балкано-анатолийско-кавказском) регионе.
Наше обращение к построениям Т.Гамкрелидзе – В.Иванова как раз имеет целью показать, что изымая из их системы хотя бы одну сомнительную часть (а таких частей в итоге оказывается немало), неосторожный критик рискует обрушить не только всё здание конкретной концепции, но и саму идею прародины в Анатолии, Закавказье или Средиземноморье. И в этом случае уже не остаётся места для констатаций вроде: «вопреки отдельным неточностям и недочётам, совокупность фактов в целом говорит о правильности поиска в таком-то направлении». Почти каждое из положений авторов – идея о размещении прародины на Армянском нагорье, присутствие в и.-е. праязыке названий для тропических животных, миграция общих предков «европейцев» в Европу через степи Центральной Азии, общая схема миграций – подвергались основательной критике. Поэтому, как увидим далее, практически исчезают основания полагать, будто остаётся ещё много чего-то такого, что в целом всё же говорит о правильности южного направления поисков прародины.
* * *
Аргументация, приводимая Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым, сводится к следующим положениям.
- Праиндоевропейская языковая система, в частности та система согласных, которая предлагается в авторской интерпретации [Гамкрелидзе, Иванов, 1972; 1980], обнаруживает выразительные параллели с системами языков Ближнего Востока [ИЯ: 871; ср. Хоппер, 1988].
- Следы лексических проникновений периода «праязыка» указывают на то, что индоевропейцы эпохи языковой общности (далее – ИЕО) находились в контакте с семитами, хурритами, хаттами, картвелами, что должно указывать на северные регионы Ближнего Востока, как на зону этих древних контактов [ИЯ: 870-883, 890].
- В составе общеи.-е. лексики обнаруживаются названия таких реалий: лев, барс, верблюд (или слон), обезьяна, краб, виноград, роза, шелковица (тутовое дерево), кизил, грецкий орех [ИЯ: 867 и выше], с очевидностью указывающих на средиземноморско-ближневосточный регион, как на первоначальную область распространения носителей праязыка.
- Общий словарь указывает на знание индоевропейцами специфики горного ландшафта, что исключает из круга поисков прародины равнинные части Восточной и Центральной Европы, но согласуется с выводами о ближневосточно-средиземноморской атрибуции прародины [ИЯ: 865-866]. Вместе с тем, индоевропейцам были хорошо известны снег, иней, лёд, растение берёза, что исключает из круга поисков южные районы Ближнего Востока, равно как и часть средиземноморских стран, коррелируя направление поиска в сторону Закавказья.
- Данные общеи.-е. культурной лексики указывают на овладение носителями праязыка пашенным земледелием, виноделием, ткачеством, пчеловодством, садоводством (яблоня, тутовое дерево, вишня, кизил) [ИЯ: 602-610, 637-664, 687-695, 868-869, 883-886], обработкой металлов (медь, золото, серебро) [ИЯ: 709-716]. Древние индоевропейцы разводили овец, коз, коров, свиней, лошадей, ослов [ИЯ: 544-598, 868], умели изготавливать колёсные транспортные средства, возводить сооружения (дома и крепости) из камня или обожжённой глины [ИЯ: 717-748]. Их общество было уже довольно стратифицированным в социальном отношении – обозначились прослойки правителей и их окружения, свободных соплеменников и зависимых людей [ИЯ: 749-751, 885]. Соответствующие явления, как подчёркивают авторы, прослеживаются по материалам V-IV тыс. до н. э. на Ближнем Востоке и лишь, начиная с конца IV-III тыс. до н. э., под влиянием восточных культурных центров они распространяются в Европе. Поскольку же ИЕО распадается по языковым данным не позднее IV тыс. до н. э. [ИЯ: 865], то она могла размещаться только на Ближнем Востоке. Именно те племена, которые являлись древнейшими носителями и.-е. языков должны были, по мнению авторов, принести в Европу также и указанные культурные достижения [ИЯ: 886, 890, 894 и сл.].
Совокупность всех аргументов позволяет Т.Гамкрелидзе и В.Иванову идентифицировать ИЕО с археологической культурой Халаф, которая охватывала в конце VI — начале IV тыс. до н. э. часть верхней Месопотамии и Армянское нагорье [ИЯ: 890-892]. Указанную культуру авторы рассматривают как типологически близкую к ближневосточным культурам, находившимся на предцивилизационном уровне развития. Вместе с тем, авторы фактически признают, что халафской культуре не были свойственны все явления, отображённые в восстанавливаемом и.-е. культурном словаре [ср. ИЯ: 891, 964] – главным основанием для отождествления остаётся сам факт расположения данной культуры в северной части Ближнего Востока.
После распада единства часть и.-е. языковых групп (предки греков, фракийцев, фригийцев) попала в Европу анатолийско-балканским путем [ИЯ: 893-912]. Это направление предполагается авторами, главным образом, на основании гипотезы Дж.Мелларта, обосновавшего вероятность прихода праэллинов в Эгеиду из Малой Азии.
Одновременно с этим, авторы присоединяются ко мнению М.Гимбутас и ряда других исследователей, по которому основной путь перемещения носителей индоевропейских языков в Европу проходил через степи Причерноморья и долину Дуная [ИЯ: 968; ср. также Гамкрелидзе, Иванов, 1984а: 118]. По мнению авторов, наиболее мощный массив степных памятников конца IV — III тыс. до н. э., известный как Ямная культурно-историческая общность репрезентирует «древнеевропейцев» – предков кельтов, италийцев, иллирийцев, германцев, балтов и славян. Процесс заселения «ямниками-праевропейцами» Центральной Европы должен был происходить по тому «археологическому сценарию», который был обрисован в работах М.Гимбутас [ИЯ: 952-954].
Миграции носителей древних индоевропейских диалектов (карта из книги Т.В.Гамкрелидзе, В.В.Иванова). Большой серой стрелкой показано общее направление миграций носителей «древнеевропейских» диалектов.
Но прежде чем попасть в причерноморско-волжские степи (район распространения памятников Ямной общности), представители европейских ветвей должны были попасть туда из своей древнейшей прародины в Закавказье. По мнению авторов, «праевропейцы» должны были двигаться восточным путём в обход Каспия – через Иран, Среднюю Азию и казахские степи. Мигрируя поначалу в восточном и северном направлениях, они должны были, судя по совокупности данных, достигнуть Южной Сибири в районе предгорий Алтая, откуда повернули на запад и, дойдя до Волги и Дона, оставили здесь свои курганные погребения [ИЯ: 938-957].
Основанием для такой сложной конфигурации древнейших миграций «праевропейцев» служат данные о лексических заимствованиях в некоторых восточных языках из и.-е. языка, напоминающего европейский; а именно: в енисейском (kus- ‘конь’ < и.-е.*ekuos), китайском (*lac ‘молоко’) и алтайских (алт. *aspac ‘осина’, тюрк. öküz ‘река’, keči ‘коза’ («сатемный» рефлекс), alma ‘яблоня’). Картину этих древних контактов дополняют одно предположительное заимствование в европейские языки из алтайского (*mark- ‘конь’) и одно из енисейского (*hūs ‘дом’) [ИЯ: 939-942]. В археологическом отношении обозначенный авторами евразийский маршрут европейцев практически никак не комментируется.
- Культурное состояние и миграции
Таким образом, предложенная Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым схема движения индоевропейцев с прародины и заселения ими Европы, как бы объединила в себе балкано-анатолийскую и степную гипотезы, сведя обе к закавказскому «знаменателю». Изображая индоевропейцев носителями высокой культуры, культуртрегерами Европы, но принимая археологическую модель М.Гимбутас, авторы как будто не замечают коллизии: в их изложении более развитая культура оказывается принесенной в Европу теми самыми степняками-скотоводами, которые в версии М.Гимбутас выступают варварской периферией «Цивилизации Великой Богини» и, в конечном счёте, разрушителями высокой культуры Древней Европы [Gimbutas, 1963, 1977, 1980, 1991].
Культурно-исторические построения Т.Гамкрелидзе и В.Иванова своей неординарностью вызвали немалое удивление у специалистов. Идея о блужданиях «древнеевропейцев», по Центральной Азии получила немало довольно резких замечаний [Дьяконов, 1982, (2): 21-24; Лелеков, 1982: 32-34; Gimbutas, 1985: 188-196; Черных, 1988: 49-50; Mallory, 1989], практически никем не будучи принятой всерьёз.
Однако следует заметить, что чисто теоретически данная модель миграции не представляет собой чего-то невероятного – ведь кочевали же когда-то (и не так давно) приуральскими и казахскими степями предки венгров, проживающих ныне в сердце Европы. Через те же пространства Центральной Азии прошли долгий путь к своим нынешним странам предки турок, татар и других народов тюркской семьи. Что касается отсутствия археологических подтверждений постулируемой миграции, то трудно что-либо противопоставить уверенности авторов в том, что следы её будут найдены в будущем [ИЯ: 949, 969]. Кроме всего прочего, нельзя не согласиться и с тем, что стремительно движущиеся степями переселенцы могли и не оставлять каких-то существенных и археологически уловимых следов, ведь, как мы помним, индоевропейцы располагали лошадьми и запрягаемыми в быков колёсными повозками, т. е. имели возможность передвигаться довольно быстро.
Однако следует учитывать, что столь подробно и обстоятельно изображённая в книге Т.Гамкрелидзе и В.Иванова картина индоевропейской культуры предусматривает, что на всём своём пути от Армении к Алтаю и от Алтая к Дону и Днепру, представители общеевропейской группы языков должны были: а) распахивать поля, засеивая их пшеницей, ячменём, просом, льном [ср. ИЯ: 655-660], б) строить жилища или укрепления из камня (кирпича), в) разводить сады, при этом, естественно, дожидаясь пока яблоневые и вишнёвые деревья вырастут и дадут урожай, г) заниматься виноградарством и виноделием.
Допустить, что какой-то из этих культурных элементов в процессе движения был утрачен никак нельзя – ведь все эти явления восстанавливаются на основании наличия именно в европейских языках соответствующей терминологии, восходящей к эпохе «праязыка» (т. е. ко времени прародины в Закавказье). Предположить, что некоторые из известных на ближневосточной прародине культурных явлений были «праевропейцами» временно забыты, а потом вновь заимствованы у своих языковых родственников на Балканах (пришедших через Малую Азию фракийцев и греков) тоже невозможно. В таком случае исчезают основания считать соответствующую терминологию общеиндоевропейской, а, следовательно, и приписывать носителям «праязыка» культуру «ближневосточного типа».
Как известно, поднятие целинных земель под распашку в казахских степях является чрезвычайно нелёгкой и трудоёмкой задачей, требующей долговременной оседлости. Выращивание в тех же степях яблонь, вишен и тутовых деревьев, несомненно, потребовало бы специальных ирригационных работ. Следовательно, рисуемая Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым, миграция предков европейцев через степи, не могла быть похожа на стремительный бросок лёгкого на подъём кочевого племени. Добавим к полученной картине жилища и крепости из камня, среди которых должны были находиться мастерские по обработке меди и золота, и мы согласимся с тем, что такую культуру – отвечающую критериям «протоцивилизации» ближневосточного типа – современным археологам было бы трудно не заметить до сих пор.
Однако таковая культура отсутствует не только в степях Казахстана, которые «праевропейцам» не позднее рубежа IV – III тыс. до н. э. предстояло пересечь дважды, но и на юге Восточной Европы [Даниленко, 1974; Мерперт, 1974, 1982; Массон, 1982; Васильев, Синюк, 1985; и др.], где «праевропейцы» должны были задержаться, как минимум, на тысячу лет.
Однако культурным и археологическим аспектами, проблема верификации предложенного Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым пути миграции не исчерпывается. Соотнося картину миграций «праевропейцев» с предложенной реконструкцией экологического окружения, следовало бы провести их путь по территориям с горным ландшафтом, где водились львы, обезьяны, бобры, произрастали дубы, тисы, буки, ясени, грецкие орехи. Ведь названия всех этих реалий, знакомых, по уверениям авторов, на прародине индоевропейцев, восстанавливаются на основании наличия соответствующих слов, прежде всего, в «европейских» языках. И вряд ли могло быть так, что покинув прародину и долго (веками и тысячелетиями) не встречая эти объекты перед собой, предки балтов, славян, германцев, кельтов каким-то образом сохраняли память о них и продолжали употреблять эти слова именно в первоначальном смысле. Поскольку обезьяны в Казахстане и в Европе не водятся, предки славян и германцев (сохранившие и.-е. название обезьяны *opi-), очевидно, должны были во время своих степных перемещений разводить ручных обезьянок, тщательно оберегая их от вымирания в суровом климате севера. Пралатиняне должны были постоянно возить с собою слоновую кость, ведь именно на основании наличия слова ebur ‘слон’, ‘слоновая кость’ в латинском восстанавливается общеиндоевропейское значение слова [ИЯ: 524]. Учитывая проблематичность выращивания в степях винограда, видимо, остаётся предположить, что мигранты регулярно получали откуда-то (с бывшей прародины?) винные напитки, ведь рефлексы слова *ueino ‘вино’ исконны, по мнению авторов, в германских, славянских и латинском языках.
Но даже если со всем этим согласиться, как соотнести путь миграции с тем, что в Казахстане и Южной Сибири, на Урале и Волге, не водились львы, не росли тисы, ясени и буки? Остаётся либо настаивать на том, что всё это ещё предстоит обнаружить палеонтологам, либо согласиться с тем, что вся эта масштабная «реконструкция» полностью ошибочна. Последнее кажется более предпочтительным.
Совершенно наивны, поэтому, и заранее обречены на неудачу усилия некоторых археологов [Григорьев, 1999], пытающихся обнаружить какие-то подтверждения указанной Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым миграции из Закавказья в Сибирь и из Сибири, с заходом на Черноморское побережье, в Центральную Европу. Даже если на указанном пути действительно будут найдены следы передвижений народов, идущих в желаемом направлении и относящихся к указанному времени, это, вне всякого сомнения, будут не «те самые индоевропейцы» – металлурги, пахари, садоводы и виноделы, принесшие в Европу развитую культуру с Ближнего Востока, которых предлагается искать с подачи прославленных языковедов.
* * *
Кто-то из сторонников ближневосточной прародины в этом месте мог бы заметить: «Да, мысль о миграции «праевропейцев» степями оказывается ошибочной. Действительно авторы не избежали влияния популярной в те годы теории «степной инвазии» М.Гимбутас. Но ведь главная суть их построений не в обосновании конкретных путей миграции, а в доказательствах высокого уровня культуры индоевропейцев, оставляющего единственным вариантом поиска Ближний Восток. Как и каким путём они пришли в Европу – дело третье».
Могу на это возразить, что повергающий в недоумение путь миграции европейских ветвей из Армении к Китаю и оттуда в Причерноморье, отнюдь не излишний «довесок» к уже сложившейся концепции и не следствие магнетизма идей М.Гимбутас, а продуманный авторами ход.[2] Дело в том, что изъяв из общей схемы построений момент разбросанности индоевропейцев по обширным пространствам Евразии, мы делаем уязвимым тезис о принадлежности индоевропейцев к кругу культур ближневосточного типа. Каким именно образом – об этом подробнее речь пойдёт ниже.
Возвращаясь к вопросу об археологической обоснованности построений Т.Гамкрелидзе и В.Иванова, нельзя не упомянуть и то обстоятельство, что не только степные культуры IV-III тыс. до н. э. не обладают совокупностью культурных признаков, которыми авторы наделяют индоевропейцев. Культура Халаф в Закавказье, идентифицируемая с ИЕО позднего этапа развития, также такими чертами не располагает. Здесь нет развитой металлообработки, нет домашнего коня, нет колесного транспорта, не обнаружены данные, указывающие на социальную стратификацию [Мелларт, 1982: 112-117; Дьяконов, 1982(1): 15; Черных, 1988: 49].
Если бы мы попытались подправить концепцию ближневосточной прародины,[3] сместив прародину в те области Месопотамии, где упомянутые достижения к тому времени уже, как будто, должны были появиться, встанет вопрос о морозе, берёзе, буке, дубе и других явлениях «коррелирующих направление поисков в сторону Закавказья».
Наконец, отсутствуют свидетельства продвижения носителей культуры Халаф, или связанных с таковыми групп населения, как на восток – в Среднюю Азию, так и на запад – на Балканы.
- Альтернатива?
Не соглашаясь с предложенными Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым параметрами расположения прародины и направлений миграции, ряд авторов всё же считают возможным принять основные положения реконструкций в области культуры. В основном верным считается вывод о типологической соотнесённости индоевропейской культуры с культурными инновациями предцивилизационного Ближнего Востока: металлургия, колесо, пашенное земледелие, развитое домостроительство [Дьяконов, 1982, (1): 15-18; Сафронов, 1989: 135-154 и далее; Павленко, 1994: 61-62]. Но поскольку археологические данные позволяют говорить о том, что все эти черты в VI — IV тыс. до н. э. были известны на Балканах и в бассейне Дуная, нет необходимости вести индоевропейцев в Европу из Передней Азии.
В Балкано-Дунайском регионе уже в VI-V тыс. до н. э. известна обработка меди и золота, выращивались основные виды зерновых, а также яблоня, вишня, лён, виноград, разводились овцы, козы, коровы, свиньи, строились довольно благоустроенные жилища из дерева и глины. Не позднее первой половины IV тыс. до н. э. к этому прибавляется овладение колесным транспортом. Правда, домашняя лошадь в это время на Балканах не была известна, но в диком виде её здесь вполне могли знать, так что практически весь набор восстанавливаемых Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым культурных и отчасти экологических черт оказывается налицо.
Таким образом, вполне вероятным является отождествление первичной индоевропейской языковой общности с какой-либо из балкано-дунайских культурных общностей [Сафронов, 1989: 93-104 и далее; Makkay, 1992; ср. Дыбо, 2013: 99-101], или же со всем этим культурным ареалом в целом [Дьяконов, 1982, (2): 22-24]. Придя из Малой Азии в неолитическое – «дометаллическое» и «доколёсное» – время, предки индоевропейцев уже на месте развили наиболее яркие свойственные им черты культуры, в значительной степени обеспечившие успех в дальнейшем освоении практически всей Европы. Балканская атрибуция прародины в значительной степени упрощает задачу реконструкции древнейших миграций, придавая им более достоверный вид [ср. Мэллори, 1997: 74-77].
Прародина индоевропейцев на Балканах по И.М.Дьяконову (1982) 1- южная граница широколиственных лесов, 2 – южная граница хвойных лесов, 3 – миграции хетто-лувийцев, 4 – движение племён культуры линейно-ленточной керамики и встречные движения европейских аборигенов, 5 – предполагаемое движение носителей пратохарских диалектов, 6 – распространение земледелия и скотоводства (римские цифры обозначают тысячелетия до н.э), 7 – ядро общеиндоевропейского ареала и его растекание
Однако зададимся вопросом: почему, всё же, надо считать, что указанный набор культурных элементов был непременно присущ носителям «праязыка» на их древнейшей прародине? Ответ, казалось бы, ясен: набор лексем, имеющихся во всех или многих языках и.-е. семьи, фонетическая структура которых исключает позднейшее заимствование. Но следует иметь в виду, что фонетические различия между языками должны были возникнуть не сразу после того, как предки их носителей разделились между собой и начали жить и развиваться (в т. ч. в языковом отношении) порознь. Для появления специфических фонетических особенностей, позволяющих современным исследователям отслеживать миграции слов, должно было пройти определённое, быль может, весьма продолжительное время [см. подробнее Конча, 1998]. Вряд ли возможно сомневаться в том, что обмен лексикой между разошедшимися в пространстве группами индоевропейцев происходил не только после, но и до выработки присущих каждой языковой группе в историческое время (!) фонетических особенностей. Многие известные языковеды указывали, что исконная (унаследованная от праязыка) лексика будет неотличимой от заимствований периода, который непосредственно следовал за распадом единства [Kretchmer, 1896: 23; Specht, 1944; ср. Порциг, 141-313].
Обратившись к конкретным данным, отметим, что наиболее ранней и наиболее показательной фонетической изоглоссой в индоевропейской области является расхождения в развитии велярных смычных – переход их в щелевые в языках так наз. группы «сатем» и слияние палатальных велярных с заднеязычными (симплевелярными) в языках группы «кентум» [Мейе, 1938: 117-120; Семереньи, 1980: 71-80, 161-165; Откупщиков, 1989: 54 и далее; ИЯ: 407-414]. Происходили соответствующие изменения, по мнению специалистов, не позднее начала II тыс. до н. э. [Порциг, 1964: 117; Семереньи, 1980: 164], и, по всей вероятности, не ранее первой половины III тыс. до н. э. [ср. Георгиев, 1958: 38]. Все прочие доступные наблюдению фонетические трансформации следует относить к более позднему времени [Порциг, 1964: 100-126]. Исключением являются лишь предполагаемые изменения в развитии ларингальных звуков, рано исчезающих в основной массе и.-е. диалектов и, возможно, некоторые изменения вокализма. Однако эти звуковые изменения изучены пока ещё недостаточно, мнения специалистов на их счёт весьма разнообразны и противоречивы, так что какие-либо кардинальные выводы на их основе были бы преждевременны.
Вывод из сказанного можно сделать следующий. Если этноязыковая индоевропейская общность распалась, как считают многие, около первой половины или середины IV тыс. до н. э., но выделившиеся в результате этого разделения дочерние группы не теряли возможности контактировать между собой (располагаясь, к примеру, на пространстве между Альпами и Чёрным морем, как считал И.Дьяконов), то вплоть до середины или до конца III тыс. до н. э. они могли обмениваться культурной лексикой, которая по фонетическим признакам не будет отличаться от унаследованной.
Отсюда вполне очевидно, что древнейшие носители индоевропейского языка не обязательно должны были находиться в непосредственной близости к центрам возникновения земледелия и скотоводства, овладения металлами и колесом. Совокупность данных позволяет с уверенностью судить лишь о том, что когда все эти явления распространились на области и.-е. диалектов, те (в основной массе) ещё не теряли между собой географической связи и хотя бы время от времени вступали в контакты, приводившие к обмену лексикой.
Данный вывод далеко не нов. Многими исследователями постулировался обмен культурными терминами между и.-е. языками на ранних этапах их обособленного развития [Шрадер, 1886: 44-59 и далее; ср. Порциг, 1964: 160-313]. Многие из тех культурных достижений, о которых ведут речь Т.Гамкрелидзе и В.Иванов, судя по распределению лексики, должны были возникать не в общеиндоевропейскую эпоху, а в условиях уже обособившихся локальных ареалов [Порциг, 1964: 229-242; Чемоданов, 1962; Широков, 1988; ср. Конча, 1998].
Уточняемые в настоящее время глоттохронологические расчёты, по мнению ряда авторов [ср. Старостин, 1989; Gray, Atkinson, 2003], указывают, что распад «праязыка» должен был состояться уже в V тыс. до н. э. или ранее. В этом случае индоевропейскую общность становится просто невозможно отождествить с какой-либо культурой пашенных земледельцев, обладающих колёсным транспортом, по причине отсутствия в указанное время таковых достижений на всей планете. Единственной альтернативой оказывается допущение распространения данных культурных явлений и соответствующей терминологии путём заимствований между обособившимися и.-е. языками (группами диалектов).
Если в VI тыс. до н. э. мы ещё не обнаруживаем изделий из золота и меди, пашенного земледелия, колёсного транспорта, разведения лошадей, если в V тыс. до н. э., некоторые из этих явлений известны, но практически не встречаются в рамках одних и тех же культур, то во второй половине IV и в III тыс. до н. э. указанные явления распространяются уже довольно широко, в том числе фиксируясь от Северного моря до Нижней Волги и Кавказа. Распространившиеся тогда же на этом же пространстве погребения вождей и воинов (с богатым инвентарём и оружием) указывают на появление определённой социальной стратификации. Следовательно, словарь индоевропейской культуры в его корреляции с археологическими данными не исключают вероятности размещения прародины, как в Причерноморье-Поволжье, так и на севере Центральной Европы.
Но откуда же, в таком случае, берётся столь категорическая уверенность в типологическом тождестве общеиндоевропейской культуры с ближневосточными протоцивилизациями, заставляющая многих авторов искать прародину как можно ближе к последним?
Весь фокус как раз и состоит в построенной Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым схеме миграций индоевропейских диалектов. Таковая устраняет возможность обмена лексикой (и вообще контактов между ними) за период между исходом с прародины (около средины IV тыс. до н. э.) и приходом носителей большинства диалектов (языков) в Европу около рубежа III-II тыс. до н. э. – т. е. как раз в то время, когда упомянутые культурные достижения распространялись в средней полосе Европы.
Как мы уже видели, согласно этой схеме не позднее рубежа IV-III тыс. до н. э. «древнеевропейцы» находились где-то в восточном Казахстане, индоиранцы – на юге Средней Азии, протоармяне – в Закавказье, а праэллины осваивали Эгейский бассейн. Понятно, что вероятность контактов между всеми этими взаимоудалёнными ветвями сводится к нулю. Следовательно, любое слово, общее для одного из «европейских» и греческого, одного из «европейских» и армянского, одного из «европейских» и арийского, могло быть только общеиндоевропейским, т. е. вынесенным с прародины. Более того, общеиндоевропейскими следовало бы признать слова общие для греческого и арийских, греческого и армянского.
Однако упомянутая схема расположения диалектов, не основывается на надёжных аргументах и вполне правомерно не пользуется признанием. Большинство авторов, в том числе, признающие реконструкции Т.Гамкрелидзе, В.Иванова в области культуры, локализуют совокупность разделившихся индоевропейских диалектов между Средним Дунаем и Днепром или между Альпами и Волгой.[4] Принятие этой локализации означает, что между разделившимися ветвями были возможны и даже неизбежны разнообразные связи и взаимовлияния, происходившие на протяжении IV-III тыс. до н. э. Эти связи должны были прерваться лишь после того, как предки арийских народов Индии и Ирана, окончательно утратив территориальную связь с прочими и.-е. группами, оказались далеко на востоке.
Признание этих контактов оставляет место допущению что терминология, связанная с колёсным транспортом, металлообработкой, земледелием и т. д. могла распространяться среди разных индоевропейских групп во второй половине IV и в III тыс. до н. э. Часть терминов могла распространиться и позже, ведь не все соответствующие лексемы равномерно представлены во всех и.-е. языках, включая индоиранские, и не все содержат велярные звуки, служащие надёжным хронологическим индикатором.
Таким образом, исключая из своих построений предложенную Т.Гамкрелидзе и В.Ивановым «экстравагантную» схему, исследователь неизбежно должен поставить под сомнение и тезис о «типологической соотнесённости» общеиндоевропейской культуры с высоким уровнем ближневосточных (а также и балканских) культур VI — IV тыс. до н. э.
- Контакты с языками других семей
Одним из наиболее показательных аргументов в пользу соотнесённости прародины с Передней Азией являются следы межъязыковых контактов, обнаруживаемые в лексическом составе индоевропейского словаря, а также в ряде языков Ближнего Востока и Закавказья. Авторы насчитывают около двадцати надёжных заимствований из семитского в общеиндоевропейский (принимая с незначительными изменениями список В.Иллича-Свитыча) [Иллич-Свитыч, 1964; ИЯ: 872-875], примерно столько же обнаруживается древних лексических проникновений из индоевропейского в картвельский [ИЯ: 877-879]. Не позднее рубежа IV-III тыс. до н. э. имели место также проникновения в общеиндоевропейский язык из шумерского и из индоевропейского в эламский, хурритский и хаттский [ИЯ: 876, 882-883]. Таким образом, прослеживается широкая панорама перекрестных взаимовлияний, в которой индоевропейский праязык выглядит, казалось бы, органичным звеном.
О надёжности приводимого Т.Гамкрелидзе и В.Иванова написано немало критических откликов. Но если всё-таки согласиться с тем, что приводимый авторами материал, при всех необходимых уточнениях, отображает некую реальность [ср. Климов, 1994; Старостин, 2007], в распределении этого материала нельзя не заметить немало странного. При многочисленности проникновений из семитского в индоевропейский и из последнего в картвельский, заимствования из индоевропейского в семитский единичны,[5] проникновений же из картвельского в и.-е. не отмечается совершенно. Из семитского в индоевропейский проникли почти исключительно термины культуры, тогда как проникновения из и.-е. в картвельский демонстрируют широкий спектр значений, включающий базовую, экологическую, культурную лексику. Некоторые культурные термины проникли в индоевропейский из шумерского, при полном отсутствии обратных и.-е. – шумерских корреспонденций. Последнее, конечно, не удивительно, однако при этом имеется немало заимствований из общеиндоевропейского языка в эламский, хотя Элам находился несколько дальше от предполагаемого древнейшего ареала индоевропейцев, чем Шумер. Обратные проникновения из эламского в индоевропейский, опять же, отсутствуют.
Таким образом, получается, что индоевропейцы эпохи ИЕО много и активно влияли на картвелов, эламитов, хурритов, практически не испытывая обратных воздействий с их стороны, сами же, наоборот, – находились под сильным влиянием семитов и шумеров, при этом на них не влияя[6].
Конечно, всё это можно было бы как-то объяснить специфичностью исторических взаимоотношений на предцивилизационном Ближнем Востоке, если бы не фактор всеохватывающей индоевропейской экспансии. У тех же Т.Гамкрелидзе и В.Иванова обобщён материал, указывающий на воздействие носителей древних индоевропейских диалектов на обширные пространства от Северной Европы и Урала [ИЯ: 921-931] до Китая и от Сибири до Элама. Такое распространение индоевропейского языкового и культурного влияния, в общем-то, естественно, учитывая распространение в Евразии индоевропейских языков. Однако в свете предположения о древнейшем центре всех этих мощных индоевропейских миграций на Ближнем Востоке, весьма странно, что именно ближайшие соседи этого центра – семиты практически не испытали языкового и культурного влияния с их стороны.
События истории Месопотамии и Сирии III – начала II тыс. до н. э., по сравнению с другими частями мира тех времён, на сегодня могут считаться изученными довольно неплохо [ИДВ]. Но, как известно, места для какой-либо индоевропейской ветви в этой истории не оказывается. Получается, что, испытывающие постоянную склонность к безудержным миграциям, освоившие и заселившие половину Евразии, воинственные индоевропейские племена тщательно обходили стороной непосредственно прилегающие с юга к их исконной территории регионы, хотя ни горы, ни реки, ни климатические условия не были и не могли быть препятствием для их проникновения туда.
Конечно, можно предположить, что в ходе попыток движения на юг индоевропейцы столкнулись с конкуренцией со стороны более успешных и более приспособленных к местным условиям семитских скотоводов, в результате чего были оттеснены обратно на север или же ассимилированы. Однако в таком случае, индоевропейских слов в семитских языках должно было бы найтись больше чем три или четыре – тем более учитывая, что древний семитский материал, представленный аккадскими, эблаитскими, угаритскими и прочими текстами, известен лучше, чем эламский или хурритский. Таким образом, в свете исторических реконструкций самих же авторов выглядит странным и подозрительным, что таковые проникновения до сих пор не обнаружены.[7]
Странным это всё не будет выглядеть, если признать, что в эпоху и.-е. праязыка никаких индоевропейцев на Ближнем Востоке ещё не было. По всей вероятности, какие-то их ответвления довольно рано (но, скорее всего, не ранее III тыс. до н. э.) проникли в среду хурритских и картвельских племён и оставили здесь своё лексическое наследие. Но судя по тому, что обратных картвельских и хурритских проникновений в индоевропейском нет[8], основная масса индоевропейцев не соседствовала с картвелами и хурритами. Не были индоевропейцы также соседями семитов и шумеров – лексические проникновения из этих языков, видимо, следует считать «бродячими» культурными терминами, которые переходили из языка в язык. К тому же надёжных фактов таких проникновений насчитывается меньше, чем это принимается в ряде работ (см. ниже).
Таким образом, имеем все основания считать, что приведенный в книге Т.Гамкрелидзе и В.Иванова материал по межъязыковым контактам свидетельствует не в пользу, а как раз против размещения прародины индоевропейцев на Ближнем Востоке. Очень может быть, что какие-то группы индоевропейского населения очень рано достигали окраин Ближневосточного региона. Однако если бы индоевропейский язык тысячи лет непрерывно развивался в близком соседстве с семитами, шумерами, картвелами и т. д., распределение лексических корреспонденций было бы иным [ср. Дьяконов, 1982 (1): 27-29].
Но может ли рассматриваемый материал по языковым контактам послужить аргументом в пользу того, что прародина индоевропейцев находилась где-то по соседству с ближневосточным регионом? Именно к этой точке зрения склонялись И.Дьяконов [1982, (2): 22-24], В.Сафронов [1989: 247, 257], Е.Черных [1988: 50-52], С.А.Старостин [1988: 154] и многие другие авторитетные исследователи. В первую очередь на это должны указывать данные о семитских заимствованиях в индоевропейском, неоднократно привлекавшиеся в этом качестве начиная уже с 60-х гг. ХIХ века [Шрадер, 1886: 152-155; Иллич-Свитыч, 1964: 3].
Однако не кто иной, как И.М.Дьяконов, будучи весьма известным специалистом по древним семитским языкам, подверг приводимый в трудах Т.Гамкрелидзе, В.Иванова и в более ранней статье В.Иллича-Свитыча список предполагаемых семитских заимствований основательной критике [Дьяконов, 1982, 1: 20-25]. Руководствуясь семантическими и фонетическими соображениями, И.Дьяконов категорически отверг такие сопоставления: и.-е.*(Н)aster ‘(утренняя) звезда’ ~ сем. *attar ‘богиня’ (‘богиня любви’?), и.-е. *klahu- ‘ключ’ ~ сем. *kl- ‘запирать’, ‘удерживать’, и.-е. *sept-em ‘семь’, ‘семёрка’, ~ сем. *šb‛ или *šib‛at ‘то же’, и.-е. *dap- ‘жертвенный пир’ ~ сем. *dibh- ‘жертва’, и.-е. *(Н)alut- “хмельной напиток”, “пиво” ~ сем. Hlu ‘сладкий напиток’, и.-е. *nahu ‘судно’, ‘сосуд’ ~ сем. *nw или *uni-at- ‘судно’, ‘сосуд’, и.-е. *aghno- “ягнёнок” ~ сем. *igl “телёнок”, и.-е. *bhars ‘обмолоченное зерно’ ~ сем. *barr ‘то же’, и.-е. *guern ‘жёрнов’ ~ сем. *gurn ‘гумно’, и.-е. *medhu- ‘мёд’, ‘медовый напиток’ ~ сем. *mtq ‘сладкий’.
Сомнительными кажутся автору и прочие сопоставления; из более-менее надёжных оставлены только *gheid ‘ягнёнок’, *tauro- ‘бык’, *dhohna ‘хлеб’, ‘злаковое растение’, *handh ‘растение, употребляемое в пищу’. При этом фонетика указанных слов не исключает их проникновения как из семитского в и.-е., так и обратно; не менее вероятной представляется автору возможность проникновения в семитский и и.-е. из какого-то третьего языка (языков?) [Дьяконов, 1982 (1): 25]. Следует также учесть, что слова *gheid- и *tauro- ограничиваются «древнеевропейским» («западным») кругом языков, а *handh- и *dhohna, наоборот, имеют, распространение на востоке, не встречаясь на западе [ИЯ: 872-873]. То же можно сказать и о некоторых других словах, нередко относимых к древним семитским заимствованиям: *sekhur- ‘топор’, *aghno- ‘ягнёнок’ распространены в «европейском» ареале, *peleku- ‘топор’, *gam- ‘женитьба’ – в «греко-арийском» и т. п. Всё это может говорить о том, что семитско-индоевропейские контакты имели место не в эпоху ещё нерасчленённого и.-е. праязыка, а позднее. Время, место и обстоятельства этих контактов предстоит ещё установить, хотя вполне очевидно, что имеющийся материал не даёт указаний на их длительность и непосредственность, относясь, по всей вероятности, к категории «мигрирующей» культурной лексики.
Ярким примером такого рода лексем может послужить слово *uein- ‘вино’, которое, по мнению И.Дьяконова, могло быть заимствовано западными семитами из раннегреческих диалектов в начале ІІ тыс. до н. э. [Дьяконов, 1982, (1): 23-24], лишь позднее проникнув в Месопотамию, на Кавказ и в Африку. К характеристике контактов уровня праязыка, слово, следовательно, не имеет отношения.
Подвергает сомнению И.Дьяконов и предполагаемые заимствования из шумерского и.-е. слов: *dhuer- ‘двор’, ‘двери’, *agro- ‘поле’, *guou ‘бык’, *reudh- ‘руда’, ‘медь’ и прочих. Вопрос о предполагаемых и.-е. — эламских корреспонденциях требует дальнейшего изучения, однако убедительных сопоставлений не видит автор и здесь [Дьяконов, 1982, (1): 26-27].
Остаются индоевропейские проникновения в картвельском и хурритском. Однако вполне очевидно, что даже если их древность и многочисленность подтвердятся,[9] они никоим образом не могут послужить доказательством размещения прародины индоевропейцев в непосредственном соседстве с Передней Азией (например, на Северном Кавказе), говоря лишь о наличии в этих языках индоевропейского адстрата [ср. Сафронов, 1989: 258-265], попавшего туда едва ли ранее ІІІ тыс. до н. э. из неизвестного нам пока центра.
- Прародина и система согласных
Индоевропейско-картвельские языковые отношения занимают настолько важное место в системе построений Т.Гамкрелидзе и В.Иванова, что на них следует остановиться особо. Помимо отмеченных лексических заимствований, общеиндоевропейский и картвельский языковый строй объединяет, как будто, также определённый фонетический и грамматический изоморфизм, свидетельствующий, по мнению авторов, о тесном соседстве двух языков в ранний период их развития. С этим вопросом связан и последний (точнее, он-то как раз и послужил отправным) принципиальный аргумент Т.Гамкрелидзе и В.Иванова в пользу прародины на Ближнем Востоке.
Изучая фонетическое устройство разных языков мира, авторы ещё в 1970-х годах пришли к выводу о типологической маловероятности традиционной реконструкции системы общеиндоевропейских смычных:
(b) bh p (ph)
d dh t (th)
g gh k (kh)
gu ghu ku (khu)
для которой простой звонкий смычный ‘b’ (очень распространённый в реально засвидетельствованных языках) а также серия глухих придыхательных почти не восстанавливаются (взятие в скобки указывает на их условность). Путём сложных умозаключений исследователи приходят к выводу, что на месте постулируемой обычно простой звонкой серии в праязыке существовала особая глоттальная серия звуков (произносимых при участии гортанной смычки и реконструируемых для пракартвельского состояния) [Гамкрелидзе, Иванов, 1972, 1980]. Авторы восстанавливают следующий набор, который делает индоевропейскую систему согласных подобной прасемитской и пракартвельской [ИЯ: 6-17]:
(P’) bh ph
T’ dh th
K’ gh kh
Восстановление глоттальной серии на месте звонкой простой объясняет отсутствие b, поскольку соответствующий ему глоттальный P’ труднопроизносим и, как правило, отсутствует в языках, обладающих глоттальной серией. Звуки, которые обычно реконструируются как глухие простые, в действительности были придыхательными (аспирированными).
Главный недостаток этих построений состоит в том, что ни один из реально засвидетельствованных и.-е. языков не обнаруживает глоттальной серии (за исключением некоторых признаков этого явления в армянских диалектах). Однако в ряде языков – армянском, германском, тохарском, а также в языках анатолийской группы отсутствует и.-е. звонкая простая серия, а на её месте выступает простая глухая. Если большинство исследователей оценивает этот факт как вторичную утрату звонкой серии, то, по мнению Т.Гамкрелидзе и В.Иванова, это должно говорить об архаичности фонетики упомянутых языков, так как глоттальная серия по своей природе не могла быть звонкой, а была ближе к глухой [ИЯ: 13 и далее]. Последнее подаётся как ещё один аргумент в пользу реконструкции глоттальной серии.
К этим построениям добавляются отмеченные рядом исследователей (Г.И.Мачавариани, И.Г.Меликишвили и др.) черты сходства в грамматике индоевропейского и картвельского, что позволяет авторам сделать следующее заключение: «Такое сходство… могло быть результатом длительного взаимодействия этих языков в пределах определённого ареального единства – союза языков – и вступления их в аллогенетические взаимоотношения друг с другом» [ИЯ: 871].
Иными словами, индоевропейский и картвельский праязыки должны были близко соседствовать и длительное время взаимно влиять друг на друга. Странно, однако, что общей лексики «праязыкового уровня», которая в данной ситуации неизбежно должна была бы проникать по обе стороны языковой границы, авторы практически не обнаруживают. Почти все и.-е. – картвельские корреспонденции, о которых речь шла выше, проникли из тех диалектов, которые озвончили глоттальную серию [ИЯ: 877-880] и утратили придыхательность глухой аспирированной [ср. Дьяконов, 1982, (1): 19-20; Климов, 1994: 49-162]. Заимствования, таким образом, должны относится к периоду, когда глоттальная серия была уже утрачена во всём и.-е. ареале, а диалекты, составившие основу тохарского, анатолийских, армянского и германского языков – т. е. не развившие звонкой серии – должны были, так или иначе, отделиться от основной массы носителей и.-е. языка. Та праязыковая эпоха, для которой, собственно, и постулируется фонетический изоморфизм с картвельским, к этому времени осталась в глубоком прошлом.
То есть, получается, что в те времена, когда картвельский и общеиндоевропейский находились в состоянии языкового союза («аллогенетического родства»), лексических заимствований между ними практически не происходило[10]. Когда же часть и.-е. диалектов существенно отдалилась от системы ближневосточного (и картвельского) типа, то именно из этих диалектов заимствования щедро полились в картвельский (и не наоборот!).
Едва ли следует подробнее останавливаться на исторической неправдоподобности подобного сценария. Как уже сказано выше, древние и-е. лексические проникновения могут быть объяснены индоевропейским адстратом (субстратом?), появившемся в картвельском около ІІІ тыс. до н. э. Вопрос о вероятности каких-то особенно близких отношений между картвельским и индоевропейским «праязыками»[11] остаётся открытым.
Возвращаясь к «глоттальной» гипотезе Т.В.Гамкрелидзе – В.В.Иванова и их реконструкции индоевропейских смычных, обратим внимание также на следующее обстоятельство. Утрата глоттальной серии и выработка частью диалектов простой звонкой серии должны были происходить, согласно построениям авторов, в эпоху пребывания индоевропейцев на их прародине. Индоевропейцы ещё не совершили длительных миграций, не поменяли состав своего окружения и не подверглись влиянию тех языков, которые имели фонетические системы существенно отличные от картвельской и семитской (например, уральских). Чем же объяснить, что часть и.-е. диалектов резко отошла от исконного состояния ближневосточного типа, выработав существенно иную фонетику? И если подобные глобальные изменения могли происходить вне зависимости от переселений и внешних влияний, то как это соотнести с убеждённостью авторов, в том что наличие глоттальной серии смычных в языке указывает на ближневосточное расположение его носителей?
При ответе на последний вопрос следует принять к сведению, что если мы согласимся с какой-либо из гипотез, размещающих прародину индоевропейцев на Ближнем Востоке, Кавказе или в Средней Азии, то доиндоевропейская Европа в лингвистическом отношении окажется почти абсолютным белым пятном. А, следовательно, уверенности в том, что в этой доисторической, «допалеометаллической» Европе не могли проживать племена, имевшие в составе своей речи глоттальные звуки, быть не может. Поэтому, даже если бы удалось доказать, что индоевропейская глоттальная серия вполне достоверна (пока же это не более чем предположение), данное обстоятельство все равно нельзя было бы считать весомым аргументом в пользу расположения прародины в Передней Азии (или где-то по соседству).
- Деривационная схема и её верификация
Значительное внимание в своём труде Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Иванов уделяют вопросам распада индоевропейского единства, особенностям и последовательности обособления отдельных языковых групп. В целом предложенная в 1-ом томе схема этих процессов [ИЯ: 371-416] вполне согласуется с подобными разработками ряда других авторов [Порциг, 1964; Горнунг, 1964; Савченко, 1974; Широков, 1988; см. подробнее об этом Конча, 2001].
Наиболее ранним событием процесса дифференциации («деривации») было отделение хетто-лувийской группы. Затем оставшийся диалектный массив разделяется на зоны А и В – у других авторов соответственно: «западный» и «восточный» ареалы. На определённом этапе происходит сближение части обоих ареалов, в результате чего образуется «древнеевропейский» языковой союз, о составе которого уже сказано выше. Основное отличие схемы Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Иванова от построений большинства других авторов заключается в том, что прототохарские диалекты считаются вышедшими из А (= западного) ареала, а протогерманские из В (= восточного). В остальном состав обоих ареалов и последовательность дальнейшей дифференциации соответствует взглядам большинства прочих исследователей (в данном случае, мы, конечно, оставляем в стороне конкретно-географический фон).
Деривационная схема развития индоевропейской языковой семьи по Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Иванову.
Диалекты, составившие основу тохарского, прежде чем окончательно отделиться, на некоторое время сближаются с диалектами ареала В. После выделения из этой зоны тохарского, греческого и германского диалектов, в ней начинаются фонетические процессы, ведущие к спирантизации велярных («сатемизации»). Ещё раньше в части диалектов имел место процесс озвончения когда-то утраченной серии глоттальных смычных – это явление охватило почти полностью ареал А (после отделения тохарского) и бóльшую часть ареала В (за исключением германского и армянского).
Поскольку, как мы видели выше, от последовательности языковых изменений и развития диалектных фонетических особенностей прямо зависят вопросы реконструкции древнейшего культурного состояния и хронология межъязыковых контактов, авторы вынуждены исходить из положения, что все эти процессы развивались, пока индоевропейцы находились ещё на прародине. То есть, все основные грамматические и фонетические изменения, которые имели место в истории индоевропейского языка, включая стадию его ранней диалектной дифференциации, произошли ещё до начала процесса миграций всё там же на Армянском нагорье, тогда как упомянутые выше головоломные перемещения конца IV – начала II тыс. до н. э. заметными изменениями не сопровождались. Однако и исторические параллели и элементарнейшая логика подскажут нам, что углубление языковых различий есть следствие территориального и этносоциального (племенного) размежевания общности носителей языка.[12]
Как бы там ни было, но с прародины двинулись уже не носители диалектов индоевропейского языка, а почти сформировавшиеся в языковом отношении (хотя и «ранние») греки, иранцы, тохары, германцы и прочие. Из построений авторов следует, что в составе «древнеевропейской» группы, двинувшейся через Иран и Среднюю Азию на юг Сибири и не позднее начала III тыс. до н. э. вышедшей к Северному Причерноморью, были выходцы из обоих древнейших ареалов – А и В. Был представлен здесь диалект (язык?), сохранявший древнее «постглоттальное» состояние (прагерманский), были и диалекты, осуществившие спирантизацию велярных (балто-славянские). Как ни странно, длительные совместные миграции, тесное соседство и взаимодействие в степях, о чём свидетельствует общая лексика, не привели к взаимной ассимиляции или хотя бы к выравниванию фонетических различий между кентумными и сатемными диалектами, озвончившими глоттальную серию и неозвончившими. Ещё более странно, что лексика, относимая к «общеевропейской», которая должна была бы в данной ситуации иметь чёткие признаки заимствований, таковых не обнаруживает [ИЯ: 422, 943].
Не позднее рубежа III – II тыс. до н. э. носители древнеевропейских диалектов (языков) должны были продвинуться далеко вглубь Центральной Европы. Как бы ни трактовали авторы их передвижения, из исторических и археологических данных известно, что в I тыс. до н. э. наиболее западное положение (из известных нам языковых групп) занимали кельты, с северо-востока к ним примыкали германцы, соседствовавшие далее на востоке с балтами, а те, в свою очередь, с праславянскими племенами, примыкавшими к с юга или юго-востока [ср., в частности, ИЯ: 427]. Праславяне должны были контактировать с северными иранцами (скифо-сарматами и их предшественниками) к северу от Чёрного моря [Барроу, 1976: 25-26; Эдельман, 2002: 145-192; Георгиев, 1958: 136, 274].
Историческая картина расселения этих индоевропейских ветвей весьма близка схеме языковых отношений, восходящих отчасти к древнейшему периоду языковой дифференциации. Эти отношения восстанавливаются на основе сравнительного анализа грамматических явлений и моделируются, в частности, схемой, отображающей так называемую «теорию волн» Й.Шмидта [Шрадер, 1886: 100-111; Широков, 1988: 43-47].
Связи и взаимное размещение индоевропейских диалектов на этапе распада языковой общности согласно теории волн Й.Шмидта (в интерпретации О.Широкова, 1988)
Согласно этой схеме, кельты, будучи тесно связаны с италийцами, одновременно тесно примыкали к германцам, которые издревле имели связь с балто-славянской областью, в свою очередь связанной, по многим показателям, с индоиранцами. К древним областям расселения последних должны были некогда тесно примыкать области праэллинов и прармян. Из предложенной некогда Й.Шмидтом модели только одно звено не выдержало проверки временем – предполагалось, что прагреческие диалекты имели тесную связь с италийскими, как бы замыкая с юга языковую непрерывность индоевропейского ареала. Последнее не подтвердилось, но в остальном большинство исследователей, так или иначе, соглашаются с обозначенной схемой. В своё время даже открытие тохарских и анатолийских языков, внеся некоторые коррективы, не смогло её принципиально изменить.
Фактически признают соответствующую модель отношений внутри и.-е. семьи Т.Гамкрелидзе и В.Иванов. Они, правда, не говорят о связи кельто-италийцев с германцами на начальных этапах дифференциации, последовательно обходя вниманием далеко не малочисленные [Порциг, 1964: 160-190; Чемоданов, 1962: 85-105] свидетельства в пользу таковых. Зато авторы признают, что древние (доисторические) специфические лексические связи у балто-славян были не только с иранцами, но и с индоариями, для чего приходится постулировать миграцию последних с юга через Кавказ в степи [ИЯ: 917-919; 947]. Здесь индоарии должны были встретиться не только с балто-славянами, вышедшими из того же ареала В, что и арии, но со своими ближайшими родственниками иранцами, двинувшимися туда же, но в обход Каспийского моря, т. е. следуя путями уже пройденными «европейцами».
Таким образом, мы сталкиваемся с парадоксальным явлением: совершив немыслимо сложные миграции, пройдя пустыни Азии и лесостепи Украины, продвинувшись долиной Дуная в глубины Европы, представители европейских ветвей расположились на своей новой родине примерно в том же порядке, на который указывает схема древнейшего диалектного членения, произошедшего, согласно авторам, ещё в Закавказье. Группы индо- и ираноариев, которые продвинулись на север, оторвавшись от основной массы своих сородичей в Иране, дополнили картину, почти полностью восстановив схему Й.Шмидта. Носители «сатемных» диалектов (фракийцы, балто-славяне, северные иранцы, индоарии), двигавшиеся по направлению к северу в разное время разными путями (через Балканы, через Центральную Азию, через Кавказ), удивительным образом сошлись и оказались на новых территориях соседями. Мигрируя перед этим в пёстром смешении с «кентумными» группами ни одна «сатемная» группа не попала в Западную Европу, тогда как все «кентумные» ветви, пройдя через Причерноморье, затем дружно удалились на запад, ни одна из них остаться в восточной части Европы почему-то «не пожелала».
Все эти несуразности настолько очевидны, что поверить подобным построениям может либо полный дилетант, либо тот, кто слепо принимает на веру одни лишь выводы, не задумываясь, из чего они вытекают.
Картина диалектного членения индоевропейской области в её соотношении с исторически зафиксированным положением языковых групп для многих авторов служит убедительным подтверждением того, что даже если индоевропейцы были пришлыми в Европе, распад их языкового единства должен был начаться только после прихода сюда.
Вариант возможного расположения ранних индоевропейских языков в Европе около III тыс. до н.э. (по В.Георгиеву, 1958)
Едва ли правомерным будет также считать, что греки, армяне, фригийцы, несмотря на своё несколько обособленное положение, отделились ранее других (т. е. в нашем примере – ранее прихода индоевропейцев в Европу). Также и тохары, если верна мысль о первичности их связи с кельто-италийской группой диалектов, при наличии специфических связей с балто-славянами и праармянами, должны были отделиться от других индоевропейцев не ранее, чем обозначилась специфика «восточного» круга диалектов и уже наметились различия между греко-арийской и балто-славянской его частями [Бенвенист, 1959; Порциг, 1964: 269-277 и выше]. Последнее, учитывая западные связи балто-славян, опять же должно было иметь место уже в Европе. Более раннее обособление, которое теоретически могло иметь место и за пределами Европы, на сегодняшнем уровне знаний можно признать только за хетто-лувийцами.
Таким образом, область дифференциации основного массива носителей и.-е. едва ли могла находиться где-то вне Европы – именно тех её частей, которые лежат на пространстве между Северным, Балтийским, Чёрным и Каспийским морями. Приходиться признать, что нет альтернативы размещения в данной области прародины индоевропейцев, во всяком случае, вторичной прародины большей части их ветвей [13].
Возвращаясь к построениям Т.Гамкрелидзе и В.Иванова, следует отметить и ряд нестыковок их схемы дифференциации с их же системой хронологии. Так, по их данным выходит, что индоиранское единство должно было распасться не позднее IV тыс. до н. э. [ср. ИЯ: 917]. Но в таком случае получается, что оно почти такое же древнее, как и сама индоевропейская общность [ИЯ: 863-865]. Остаётся неясным, как вписать это неожиданное обстоятельство в общую схему языковой деривации?
Не менее недоумённых вопросов вызывает реконструкция авторами древнейших страниц истории греков, армян, индоариев, южных иранцев, хеттов. Специальное внимание этим ветвям индоевропейцев и их взаимоотношениям с соседями уделил в своей критической статье И.М.Дьяконов, хотя ему удалось осветить далеко не все возникающие при таком подходе вопросы. Впрочем, сказанного вполне достаточно, чтобы убедиться: к исторической реконструкции прошлого индоевропейцев как к таковой, построения Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Иванова имеют весьма слабое отношение. По сути, авторы не производят последовательной реконструкции, а лишь декларируют те или иные положения, при этом зачастую опираясь на неоднозначные и сомнительные данные. При этом они часто далеки и от исторической логики и от внутреннего согласования своих же собственных многочисленных гипотез и предположений.
Объясняются все эти странности отнюдь не слабостью авторов концепции как специалистов, просто они сами себя постоянно загоняют в безвыходное положение, стремясь согласовать сумму лингвистических и археологических фактов с заведомо плохо согласующейся с этими фактами идеей ближневосточной прародины.
* * *
Многие археологи и историки, интересующиеся смежными вопросами, не приемля миграционных построений авторов и конкретных археологических привязок, полагают при этом, что в двух объёмных томах их труда содержится масса фактов, так или иначе свидетельствующих в пользу расположения древнейших индоевропейцев в районе Ближнего Востока. Сказанное выше позволяет утверждать: таких фактов в книге Т.В.Гамкрелидзе и Вяч.Вс.Иванова нет. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что наиболее показательная ценность их труда состоит именно в том, что, приложив массу усилий для нахождения данных в пользу прародины индоевропейцев на Ближнем Востоке, два высококлассных специалиста в области истории языков и культуры, вопреки их собственной в том уверенности, этих данных так и не смогли обнаружить.
Алёкшин B.А. В поисках индоевропейской прародины. Между Сциллой археологии и Харибдой лингвистики. // Проблемы археологии. Вып. 4. Спб. 1998. С. 86-100.
Барроу Т. Санскрит. (Перевод с англ.: London, 1955). М: Прогресс, 1976.
Бенвенист Э. Тохарский и индоевропейский. Перевод с франц. (1936) // Тохарские языки. М.: Иноиздат, 1959. С. 90-108.
Васильев И. Б., Синюк А. Т. Энеолит Восточно-Европейской лесостепи. — Куйбышев: Изд. Куйб. пед. ин-та, 1985.
Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Лингвистическая типология и реконструкция системы индоевропейских смычных // Конференция по сравнительно-исторической грамматике индоевропейских языков (12-14 дек.). Предварительные материалы. М., 1972.
Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Реконструкция системы смычных общеиндоевропейского праязыка. Глоттализованные смычные в индоевропейском // Вопросы языкознания. — № 4. — С. 21-35.
Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Древняя Передняя Азия и индоевропейская проблема // Вестник Древней Истории. — 1980. — № 3. — С. 3-27.
Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Миграции племен носителей индоевропейских диалектов с первончальной территории расселения на Ближнем Востоке в исторические места их обитания в Евразии // Вестник Древней Истории. — 1981. — № 2. — С. 11-33.
Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры. Т. I-II. Тбилиси: Изд-во Тбил. ун-та, 1984.
Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. К проблеме прародины носителей родственных диалектов и методам их установления // Вестник Древней Истории. № 2. 1984. С. 107 – 122.
Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейская прародина и расселение индоевропейцев: полвека исследований и обсуждений // Вопросы языкового родства. № 9. 2013. С. 109-136.
Георгиев В. И. Исследования по сравнительно-историческому языкознанию. Родственные отношения индоевропейских языков. М.: Иностранная литература, 1958.
Гиндин Л. А. Пространственно-хронологические аспекты индоевропейской проблемы и «карта предполагаемых прародин шести ностратических языков» // Вопросы языкознания. 1992. № 6. С. 55-59.
Григорьев С. А. Древние индоевропейцы. Опыт исторической реконструкции. Челябинск, 1999.
Даниленко В. Н. Энеолит Украины. К.: Наукова Думка, 1974.
Дыбо В. А. Диалектное членение праиндоевропейского по акцентологическим данным // Вопросы языкового родства. № 9. 2013. С. 93-108.
Дьяконов И. М. О прародине носителей индоевропейских диалектов // Вестник Древней Истории. (1): № 3. С. 3-30; (2): № 4. С. 11-25.
ИДВ — История древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладесьческой цивилизаци. Ч.1. Под ред. И.М.Дьяконова. М.: Глав. Ред. Восточной лит-ры, 1983 Ч.2. Под ред. Г.М.Бонгард-Левина. М.: Глав. Ред. Восточной лит-ры, 1988.
Клейн Л. С. Древние миграции и происхождение индоевропейских народов. СПб, 2007. [Электронный ресурс: http://lavka.archaeology.ru/Download/ Klejn/Klejn_2007_Drevnie_migratsii]
Клейн Л. С. Время кентавров. Степная прародина греков и ариев. СПб.: Евразия, 2010.
Климов Г.А. Древнейшие индоевропеизмы картвельских языков. М., 1994. 2-е изд.: М.: Книжный дом «Либроком», 2010.
Конча С. В. Проблема спільноіндоєвропейської культурної термінології // Мовознавство. № 1. 1998. С. 54-62.
Конча С. В. “Індоєвропейсько – північнокавказькі відносини найдавнішої пори” // Мова та історія. Вип. 50. К., 1999. С. 14 – 21.
Конча С. В. Диференціація індоєвропейської спільноти // Магістеріум. Випуск 6: Археологічні студії. Київ, 2001. С. 57-63.
Лелеков Л. А. К новейшему решению индоевропейской проблемы // Вестник Древней Истории. № 3. 1982. С. 31-37.
Массон В. М. Энеолит Средней Азии // Энеолит СССР. М.: Наука, 1982. С. 9-92.
Мелларт Дж. Древнейшие цивилизации Ближнего Востока. Перевод с англ. (London, 1965). М.: Наука, 1982.
Мерперт Н.Я. Древнейшие скотоводы Волжско-Уральского междуречья. М.: Наука, 1974.
Мерперт Н.Я. Энеолит СССР и евразийские степи // Энеолит СССР. М.: Наука., 1982. С. 321-331.
Мэллори Дж. П. Индоевропейские прародины // Вестник Древней Истории. 1997. № 1. С. 61 – 82.
Откупщиков Ю.В. Ряды индоевропейских гуттуральных // Актуальные вопросы српавнительного языкознания. Л.: Наука, 1989. С. 39-69.
Павленко Ю. В. Передісторія давніх русів у світовому контексті. К.: Феникс, 1994.
Порциг В. Членение индоевропейской языковой области. / Перевод с нем. (Heidelberg, 1954). М.: Прогресс, 1964.
Савченко А. Н. Сравнительная грамматика индоевропейских языков. М: Высшая школа, 1974.
Сафронов В. А. Индоевропейские прародины. Горький: Волго-вятское книж. изд-во, 1989.
Семереньи О. Введение в сравнительное языкознание / Пер. с нем. изд. 1970 г. М.: Прогресс, 1980.
Старостин С. А. Индоевропейско-севернокавказские изоглоссы // Древний Восток: этнокультурные связи. М., 1988. С. 112-163.
Старостин С. А. Сравнительно-историческое языкознание и лексикостатистика // Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. М., 1989. Т.1. С. 3-39.
Старостин С.А. Труды по языкознанию. М.: Языки славянской культуры, 2007.
Хоппер П. Дж. Типология праиндоевропейского набора сегментов. Пер. с англ. // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 21. М.: Прогресс, 1988 — С. 160-172.
Чемоданов Н. С. Место германского языка среди других индоевропейских языков // Сравнительная грамматика германских языков. — М.: ИАН. Т. I. 1962. С. 19-113.
Черных Е. Н. Циркумпонтийская провинция и древнейшие индоевропейцы // Древний Восток. Этнокультурные связи. М.: Наука, 1988. С. 37-57.
Широков О. С. Реконструкция праязыковых изоглосс общеиндоевропейского диалектного континуума // Сравнительно-историческое изучение языков разных семей. М.: Наука, 1988. С. 43-65.
Шрадер О. Сравнительное языкознание и первобытная история (Перевод с нем.: Iena, 1883). СПб.: Изд. А. Бенке.1886.
Эдельман Д. И. Иранские и славянские языки: исторические отношения. М.: Восточная литература РАН, 2002.
Friedrich P. Review // American Anthropologist, New Series. Blackwell Publishing on behalf of the American Anthropological Association, 1991. В. 93. № 1. С. 226-227.
Gimbutas M. The Indo-Europeans: Archeological problems // American Antropologist. T. LXV. 1963. P. 815-836.
Gimbutas M. The First Wave of Eurasian Steppe Pastoralists into Coper Age Europe // The Journal of Indo-European Studies. Vol. 5. № 4. 1977. P. 277-338.
Gimbutas M. The Kurgan Wave#2 (c; 3400 — 3200 В.С.) into Europe and the Following Transformation of Culture // The Journal of Indo-European Studies. Vol. 8. № 3 & 4. 1980. P. 273 — 315.
Gimbutas M. Primary and Secondary Homeland of the Indo-Europeans. Comments on Gamkrelidze — Ivanov articles // The Journal of Indo-European Studies. Vol. 13. — № 1 & 2. 1985. P. 185-202.
Gimbutas M. The Civilization of the Goddess. San-Francisco: Harper, 1991.
Gray R. D., Atkinson Q. D. Language tree divergence times support the Anatolian theory of Indo-European origin // Nature. № 426. 2003. Р. 435-439.
Kretchmer P. Einleitung in die Geschichte der griechischen Sprache. Göttingen: Vandenhoech, 1896.
Makkay J. A Neolithic Model of Indo-European Prehistory // The Journal of Indo-European Studies. Vol. 20. — № 3&4. 1992. P. 193-238.
Mallory J. P. In Search of Indo-Europeans: language, archaeology, and myth. London: Thames and Hudson. 1989.
Renfrew C. Archaeology and Language: The Puzzle of Indo-European Origins. London: Jonathan Cape, 1987.
Sherrat A.G. and Sherrat S. The Archaeology of Indo-Europeans: An Alternative View // Antiquiti. — № 62 (236). — 1988 — P. 584-595.
Specht F. Die Ausbreitung der Indogermanen. Berlin: Walter de Gruyter & Co, 1944.
Zvelebil M. Indo-European Origins and the Argicultural Transition in Europe // Whither archaeology? Papers in Honour of E. Neustupny. Praha, 1995. P. 173 – 203.
[1] Впрочем, совсем недавно, авторы выступили со статьёй, в которой они подтвердили свою приверженность прежней концепции, оставив её почти без изменений [Гамкрелидзе, Иванов, 2013], так что излагаемая ниже критика полностью сохраняет актуальность.
[2] Правда, продуманный, как видим, односторонне – стремясь защитить от критики одни аспекты своей концепции, авторы совершенно упускают из виду другие.
[3] В упомянутой статье 2013 года авторы высказываются в пользу смещения прародины к югу: «С нашей сегодняшней точки зрения она (прародина) располагалась в юго-восточной Анатолии и Северной Сирии, непосредственно к северу от плодородного полумесяца…» [Гамкрелидзе, Иванов, 2013: 109]. Проблема конных колесниц у «нерасчленившихся» индоевропейцев, следовательно, остаётся.
[4] Широко распространено мнение, согласно которому степи Восточной Европы послужили исходной областью миграции ариев на юг и юго-восток, из района Нижнего Подунавья переместились в южную часть Балканского полуострова предки эллинов, со Среднего Дуная двинулись в Италию италийцы и т. д. [ср. Порциг, 1964; Широков, 1988; Гиндин, 1992; Клейн, 2007, 2010; Дыбо, 2013: 101-105 и мн. др.].
[5] Несколько больше заимствований приводит С.Старостин, но не исключает при этом, что слова могли проникнуть из ранних анатолийских (прахетто-лувийских) диалектов [Старостин, 2007: 821-825].
[6] Конечно, нет недостатка в попытках обосновать какие-то архаические индоевропейские проникновения в шумерский, но пока что они находятся в той же категории, что и предположения о картвельском, алтайском, палеоазиатском, австронезийском и т. д. ингредиентах в шумерском. Сами Т.Гамкрелидзе и В.Иванов лишь крайне сдержанно упоминают об этих попытках [Гамкрелидзе, Иванов, 2013: 120]
[7] В упомянутой новейшей работе авторы лишь скупо упоминают список индоевропейско-семитских корреспонденций С.Старостина, упоминая из него только слово *dheghom ‘земля’, как будто бы отобразившееся в имени западносемитского бога Дагона, при том что имеется хеттский теоним Dagan-zipa [Гамкрелидзе, Иванов, 2013: 118-119].
[8] Мы здесь исходим из того материала, который обобщён в книге Т.Гамкрелидзе и В.Иванова, вполне полагаясь на их компетенцию в данном вопросе. Относительно предполагаемых С.Старостиным [1988] заимствований из общесеверокавказского в праиндоевропейский см. [Конча, 1999].
[9] Г.А.Климов [1994], безоговорочно присоединяясь к идее Закавказской прародины, оставляет лишь полтора десятка слов, которые могли проникнуть в общекартвельский период, т. е. в относительно раннюю эпоху (до ІІІ тыс. до н. э.). Прочие заимствования должны быть ещё более поздними и, следовательно, о контактах индоевропейцев эпохи ИЕО, они ничего не говорят.
[10] Можно было бы предположить, что в этом качестве может быть привлечена какая-то часть индоевропейско-картвельских лексических схождений, которые приводит в своём ностратическом словаре В.Иллич-Свитыч. Однако построения этого автора опираются на совершенно иную реконструкцию древнейшего индоевропейского фонетического состояния, развивающегося из общеностратического [Иллич-Свитыч, 1971: 147-157]. Кроме того, оказывается, что картвельский имеет не меньше чем с индоевропейским лексических соответствий с афроазийским, уральским, алтайским праязыками. Реконструкции В.Иллич-Свитыча выводят, следовательно, на совершенно другой уровень и для поддержки гипотезы Т.Гамкрелидзе и В.Иванова задействованы быть не могут.
[11] Следует иметь в виду, что если индоевропейский «праязык» ориентировочно соотносится с периодом VI — V тыс. до н. э., то общекартвельский едва ли мог распасться существенно ранее рубежа III – II тыс. до н. э. [ИЯ: 880, сноска 2], следовательно, говорить о взаимодействиях двух праязыков неправомерно и с хронологической точки зрения. Где находились носители картвельского праязыка ранее конца или середины III тыс. до н. э., в сущности, не известно.
[12] Исходя из этого, видимо, остаётся предположить, что первоначально индоевропейцы должны были занимать очень небольшой участок (скажем, горную долину) в Закавказье, а многочисленные диалектные и языковые особенности вырабатывались в процессе освоения ими пространств Армянского нагорья.
[13] При том, что убедительных доказательств существования «первичной» (вне Европы) пока не приведено, «вторичная» могла быть и единственной.
К критике анатолийской концепции происхождения индоевропейцев.
Концепция анатолийского происхождения индоевропейцев выдвинутая в 1980 – 84 гг. Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Ивановым в закавказском варианте, хотя и подвергалась неоднократно критике как языковедов, так и историков и археологов, тем не менее стала авторитетной и развивалась далее, формируя значительную часть научного ландшафта. В 1987 г. ее модифицировал крупнейший британской археолог Колин Ренфру, отодвинув ареал чуть к западу, а время разделения праиндоевропейского языка – вглубь тысячелетий, к неолитизации Европы, и книга его была переведена на многие языки (также несмотря на ожесточенную критику). А в 2003 г. концепцию подхватили двое биологов Грэй и Эткинсон в своем глоттохронологическом этюде, озаглавленном «Время распада языкового древа подтверждает теорию анатолийского происхождения индоевропейцев», в первоклассном журнале «Нейче». Попытки заново отстоять ее (в основном в борьбе с альтернативной степной концепцией) продолжаются, и многие исследователи просто придерживаются закавказско-анатолийской концепции по сей день.
Таким образом, предложенный Сергеем Викторовичем Кончей обобщающий критический анализ концепции Гамкрелидзе – Иванова представляется мне, хотя и запоздалым, но очень нужным, тем более, что его спокойную и вдумчивую критику я нахожу очень убедительной.
С.В.Конча по образованию не лингвист и не археолог, а историк, но он долго был сотрудником киевского Института археологии, где серьезно освоил методы и материалы индоевропеистики и соответствующей отрасли археологии в той мере, которая позволяет ему глубоко разбираться в языковедческих и археологических проблемах индоевропеистики.
В литературе уже были высказаны сомнения относительно реконструированных авторами концепции заимствований из восточных языков в праиндоевропейский (особенно много – И. М. Дьяконовым), но Конча собрал их воедино, а кроме того выдвинул на первый план тот факт, что заимствования оказываются в массе односторонними: либо из раннего индоевропейского в восточные, либо из тех в ранний индоевропейский. Это скорее всего говорит о том, что имели место не соседство праязыков, а переселения каких-то групп ранних индоевропейцев в ареал ближневосточных языков, либо такое же переселение восточных в среду формирования индоевропейской речи (хотя бы в ходе неолитизации Европы).
Аргументы Кончи выглядят чрезвычайно убедительно. Я расхожусь с ним лишь в выборе возможного места локализации праиндоервопейского языка в Центральной Европе. Конча склоняется вместе с Дьяконовым и Сафроновым к Подунавью, мне кажется не менее реальным Север Центральной Европы. Я также не очень вдохновлен огромным значением, которое Конча придает взаимообмену словами и морфемами соседних индоевропейских языков на первых порах после распада, что опасно сближает его с «теорией волн» Й. Шмидта. Правдоподобным представляется мне обмен терминами реальных заимстсвований (термины металлургии, промыслов, одежды, пищи), но не словами повседневного обихода (термины родства, возраста, названия природных явлений и т.п.). Если среди слов, ареал которых покрывает несколько языков, господствуют слова второго ряда, то мы вряд ли можем объяснить их общность «теорией волн», а должны предположить филиацию.
На мой взгляд, ключевой вопрос для решения локализации прародины индоевропейцев – это появление хеттов в Анатолии: откуда они пришли, в том направлении и нужно искать прародину всех индоевропейцев, потому что хетты были первыми отделившимися от общего ствола. Отступя век-два-три от рубежа III — II тыс. до н. э. они уже были в Анатолии. А та же культура заходит в последние века III тыс. До этого времени никаких следов индоевропейских языков в Малой Азии нет. Следовательно, очень похоже, что они прибыли в Анатолию за несколько веков до рубежа тысячелетий. Ни с Кавказа, ни через Кавказ, судя по археологическим данным никто в это время не проходил. В степях к северу от Кавказа были в это время катакомбные культуры, несколько катакомбных погребений обнаружено в Армении, но ничего похожего в Анатолии. Можно ставить вопрос об индоевропейцах в Митанни, но не о хеттах. Остается путь с Балканского полуострова, из Подунавья. Я и предположил что хетто-лувийское вторжение связано с распространением баденской культуры в Анатолию (Клейн 2012). Баденская культура как хеттская – это указание на локализацию прародины индоевропейцев в Центральной Европе возможно, на севере ее (культура воронковидных кубков).
Клейн Л. С. 2012. Происхождение индоевропейцев и археология. – Культуры степной Евразии и их взаимодействие с древнейшими цивилизациями. Материалы международной научной конференции, посвященной 110-летию со дня рождения … М. П. Грязнова. Кн. 2. Санкт-Петербург, ИИМК РАН, Периферия: 25 – 34 (перепеч. в Клейн Л. С. 2014. Этногенез и археология. Санкт-Петербург, Евразия, т. 2).
Уважаемый Лев Самуилович,
спасибо за Вашу заметку в поддержку моей критики. Она нуждается в некоторых уточнениях (долго не мог их внести из-за некоторых технических проблем).
Сотрудником киевского Института археологии я не был. Я закончил кафедру археологии при университете им. Т.Шевченко и был аспирантом у Леонида Львовича Зализняка, ныне заведующего Отделом каменного века в Институте археологии. Так что, не будучи сотрудником, по образованию я всё же могу считаться археологом (во всяком случае формально, поскольку так записано в дипломе), ну и в экспедициях доводилось бывать, диссертацию защищал тоже преимущественно на основе археологических данных.
К прародине в Подунавье я не склоняюсь – приведенная в статье схема размещения прародины индоевропейцев на Дунае иллюстрирует взгляды И.М.Дьяконова, но не мои. Я, скорее, как и Вы, склоняюсь к перспективе локализации прародины в северной части Центральной Европы, но считаю, что индоевропейскую общность следует соотносить с более ранним временем, чем культура Воронковидных кубков.
Я не вижу ничего «опасного» в использовании «теории волн». Последняя вовсе не означает (как иногда её пытаются перетрактовывать), будто единого центра распространения индоевропейского языка не было, а было взаимодействие и обмен между множеством очагов индоевропеизации. В сущности «теория волн» не противоречит модели «лингвистического древа», а в известном смысле дополняет её (как об этом, в частности, писал и О.Широков в цитируемой статье, а также писали Вы, но только немного другими словами). Она предусматривает, что в ходе распада (или «разветвления» от общего «корня») между «ветвями» не возникли сразу же непреодолимые преграды, а продолжалось взаимодействие – где-то спорадическое, где-то более регулярное и глубокое, отобразившееся как в лексике, так и в грамматике и фонетике (напр. та же «сатемизация»). Большим недостатком – а, наверное, можно предположить и целенаправленным умыслом – теории Т.Гамкрелидзе – В.Иванова является тенденция к устранению возможности позднейшего взаимодействия между ветвями. Т. е. у них использована модель «дерева в чистом виде» — однажды ответвившись, ветвь уже не «сращивается» с другой (хотя в тексте у них встречаются указания на такую возможность). Вследствие этого, авторы получают право всё выходящее за пределы двух-трёх смежных языковых групп проецировать в эпоху изначального единства, и, таким образом, культура этого единства «достигает» весьма и весьма высокого уровня.
Что же касается маловероятности обмена терминами родства, названиями природных явлений и прочей «базовой лексикой», то в этом, конечно, я с Вами согласен.
С.В. Конча прекрасно подметил слабости монументального труда Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Иванова. Я тоже считаю, что авторы напрасно взялись за обобщение археологических данных и прокладывание путей предполагаемых миграций отдельных групп индоевропейцев, хотя на это можно посмотреть и под иным углом зрения: если бы Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Иванов ограничились рассмотрением лингвистического материала, которым прекрасно владеют, книга не вызвала бы такого интереса и не получила бы столь широкого отклика. Кстати, под влиянием критических замечаний Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Иванов в последующих работах отказались от некоторых своих положений, в частности, от идеи расселения праиранцев с Ближнего Востока через земли к востоку от Каспийского моря. На мой взгляд, однако, главным остается вопрос о том, свидетельствует ли собранный и проработанный авторами языковой материал в пользу возможной ближневосточной (анатолийской, южнокавказской) локализации индоевропейской прародины. С.В. Конча без колебаний отвечает на этот вопрос отрицательно. Позволю себе не согласиться с ним и «примкнувшим к нему» Л.С. Клейном. При этом для экономии места не буду останавливаться на многочисленных достоинствах критического очерка С.В. Кончи, а выступлю в роли «адвоката дьявола», уделяя внимание прежде всего слабым, на мой взгляд, местам его аргументации. Уверен, мой друг Сергей Викторович на это не обидится.
Сначала отмечу определенные недоработки самого С.В. Кончи. Так, при обсуждении «глоттальной» теории праиндоевропейской реконструкции, выдвинутой Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Ивановым, следовало бы упомянуть о теории Шеворошкина-Старостина, согласно которой звонкие непридыхательные традиционной реконструкции были не глоттализованными, а сильными, что типологически более правдоподобно.
Приводимое С.В. Кончей возражение против реконструкции глоттализованных (или сильных), гласящее: «Главный недостаток этих построений состоит в том, что ни один из реально засвидетельствованных и.-е. языков не обнаруживает глоттальной серии», нельзя принимать всерьез. Как известно, в праславянском действовал закон открытого слога, но ни в одном из живых славянских языков этот закон не действует, что нисколько не мешает реконструировать его для праславянского и видеть его отражение в графике старославянского. А если бы этой графики до нас не дошло, многие возражали бы против такой реконструкции на тех же основаниях, на каких С.В. Конча возражает против реконструкции глоттальных/сильных для праиндоевропейского.
Как пишет С.В. Конча, «как мы помним, индоевропейцы располагали лошадьми и запрягаемыми в быков колёсными повозками, т. е. имели возможность передвигаться довольно быстро». Индоевропейцы не могли использовать лошадь как средство передвижения, поскольку в то время не было ни колес со спицами, которые позволили бы впрягвть в повозки лошадей, ни тем более верховой езды (что бы ни говорили о находке из Среднего Стога).
С.В. Конча иронизирует над реконструкцией для праиндоевропейского ряда ближневосточных реалий. Он пишет: «Поскольку обезьяны в Казахстане и в Европе не водятся, предки славян и германцев (сохранившие и.-е. название обезьяны *opi-), очевидно, должны были во время своих степных перемещений разводить ручных обезьянок, тщательно оберегая их от вымирания в суровом климате севера. Пралатиняне должны были постоянно возить с собою слоновую кость…». Нет ничего невозможного и в том, что названия реалий, восходящие к праязыковой эпохе, могли сохраняться в языках, в ареале которых этих реалий не было. Прибалтийско-финские языки сохранили финно-угорское название кедрового ореха, перенеся его на клубневые растения (репу, картофель). Австронезийцы, расселявшиеся с Тайваня, где водится панголин (ящер-муравьед), на Малайский архипелаг, где это животное также водится, через Филиппины, где панголина нет, тем не менее сохранили его наименование, хотя заселение Филиппин явно потребовало достаточно долгого времени.
Отсутствие картвельских заимствований в индоевропейском при наличии обратных заимствований вполне объяснимо и не свидетельствует об отсутствии длительных контактов. В индоиранском, скажем, нет финно-угорских заимствований (а индоиранских заимствований в финно-угорском множество), а в общерусском – заимствований из финских языков, носители которых были ассимилированы восточными славянами, будущими русскими, при освоении ими севера Восточной Европы. Видимо, во всех перечисленных случаях один из контактировавших (пра)языков был недостаточно престижным для того, чтобы повлиять на (пра)язык соседей.
Постулируемые заимствования из индоевропейского в эламском не демонстрируют регулярных звуковых соответствий (скажем, индоевропейскому *ph- соответствует в эламском то p-, то b-) и потому, скорее всего, суть просто созвучия. Следовательно, справедливая критика С.В. Кончей тезиса об индоевропейско-эламских контактах к проблеме индоевропейской прародины отношения может и не иметь за весьма вероятным отсутствием таковых.
С.В. Конча говорит о «полном отсутствии» заимствований из индоевропейского в шумерском. Такой точки зрения Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Иванов придерживались в разбираемой книге, но затем, под влиянием работ Уиттакера, признали вероятность наличия в шумерском индоевропейских заимствований. Вопреки утверждению С.В. Кончи, будто «[с]ами Т.Гамкрелидзе и В.Иванов лишь крайне сдержанно упоминают об этих попытках» (обнаружить индоевропейские заимствования в шумерском), они пишут об этих попытках с полным сочувствием, приводя в их поддержку дополнительные доводы и делая лишь вполне резонную оговорку о том, что вероятными представляются не все, а «некоторые» из предполагаемых заимствований.
С.В. Конча пишет, что И.М. Дьяконов, «руководствуясь семантическими и фонетическими соображениями… категорически отверг такие сопоставления: и.-е.*(Н)aster ‘(утренняя) звезда’ ~ сем. *attar ‘богиня’ (‘богиня любви’?);и.-е. *klahu- ‘ключ’ ~ сем. *kl- ‘запирать’, ‘удерживать’, и.-е. *sept-em ‘семь’, ‘семёрка’, ~ сем. *šb‛ или *šib‛at ‘то же’, и.-е. *dap- ‘жертвенный пир’ ~ сем. *dibh- ‘жертва’, и.-е. *(Н)alut- “хмельной напиток”, “пиво” ~ сем. Hlu ‘сладкий напиток’, и.-е. *nahu ‘судно’, ‘сосуд’ ~ сем. *nw или *uni-at- ‘судно’, ‘сосуд’, и.-е. *aghno- “ягнёнок” ~ сем. *igl “телёнок”, и.-е. *bhars ‘обмолоченное зерно’ ~ сем. *barr ‘то же’, и.-е. *guern ‘жёрнов’ ~ сем. *gurn ‘гумно’, и.-е. *medhu- ‘мёд’, ‘медовый напиток’ ~ сем. *mtq ‘сладкий’». Желательно было бы привести не мнение авторитетного специалиста, а его аргументацию, которая, при всем уважении к покойному Игорю Михайловичу, вполне может быть оспорена. Возьмем первый же приведенный пример, отвергаемый И.М. Дьяконовым по семантическим соображениям: где звезда, а где богиня? Но тут семантические переходы как раз вполне объяснимы. Индоевропейское слово «звезда» заимствуется в прасемитский с характерным для заимствований сужением значения: не «звезда вообще», а звезда parexcellence, Венера. Отсюда астральное божество, богиня этой звезды, воплощения любви. Никаких натяжек в этой цепочке не видно. А *(Н)aster, точнее, *h2ster (непонятно, на каком основании начальный ларингал берется в скобки, ведь он прямо отражен в хеттском), относится к древнейшему, «индо-хеттскому» словарному слою индоевропейского. Возражения И.М. Дьяконова против других индоевропейско-семитских сопоставлений также не всегда убедительны: какие-то из этих сближений могут быть ошибочными, но явно не все. С.В. Конча вообще склонен чересчур полагаться на выводы И.М. Дьяконова. Так, он пишет: «Ярким примером такого рода лексем может послужить слово *uein- ‘вино’, которое, по мнению И.Дьяконова, могло быть заимствовано западными семитами из раннегреческих диалектов в начале ІІ тыс. до н. э. [Дьяконов, 1982, (1): 23-24], лишь позднее проникнув в Месопотамию, на Кавказ и в Африку. К характеристике контактов уровня праязыка, слово, следовательно, не имеет отношения». Забавно прежде всего, как предположение («могло быть») росчерком пера превращается в неоспоримый факт («не имеет отношения»). А, собственно, каковы аргументы в пользу такого предположения? Что, фонетическая структура семитских слов исключает возможность прасемитской реконструкции соответствующего этимона? Никоим образом. И.М. Дьяконов иногда бывал склонен к излишней категоричности. Вспомним хотя бы название его статьи: «Арийцы на Ближнем Востоке: конец мифа». Сказано хлестко, но переднеазиатские арии от этого никуда не делись. По мнению С.В. Кончи, «слова *gheid- и *tauro- ограничиваются «древнеевропейским» («западным») кругом языков, а *handh- и *dhohna, наоборот, имеют, распространение на востоке, не встречаясь на западе». В отношении слова *tauro- это утверждение не бесспорно: к тому же корню с большой долей вероятности могут восходить слова с s-mobile, подобные авестийскому staora- «крупный рогатый скот». Но даже если считать, что «восточные» и «западные» индоевропейские языки заимствовали семитские слова уже после своего разделения (хотя относительно контактов с семитским на общеиндоевропейском уровне можно вспомнить то, что сказано выше о слове «звезда»), это никак не подкрепляет гипотезы о балканской или центральноевропейской прародине индоевропейцев: получается, скажем, что носители «западноиндоевропейской» языковой общности с Балкан (или с севера Центральной Европы) отправились на Ближний Восток, где вступили в контакт с семитами, а затем возвратились на прежнее место. Такой сценарий не более, если не менее, убедителен, чем миграции, постулируемые Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Ивановым.
Согласно С.В. Конче, «[н]е были индоевропейцы также соседями семитов и шумеров – лексические проникновения из этих языков, видимо, следует считать «бродячими» культурными терминами, которые переходили из языка в язык». А как они переходили – в воздухе, что ли, носились? Если у нас есть лексические встречи между двумя (пра)языками, а никаких свидетельств о существовании (пра)языка-посредника нет, мы с необходимостью должны считать, что между этими языками существовали непосредственные контакты, а не умножать сущности вопреки бритве Оккама. А количество заимствованных слов, которому придает большое значение С.В. Конча («индоевропейских слов в семитских языках должно было бы найтись больше чем три или четыре» – их, замечу, и находится больше, если не принимать гиперкритической оценки И.М. Дьяконова, которая, как отмечалось выше, уязвима), в данном случае не имеет значения – важен сам факт их наличия.
Таким образом, лингвистические данные, на мой взгляд, свидетельствуют о наличии контактов праиндоевропейского и, на более поздней стадии, отдельных его подгрупп с шумерским, семитским(и) и северокавказским(и), а это, в свою очередь, указывает скорее на расположение индоевропейской прародины к югу от Кавказа. Не знаю, насколько это можно увязать с археологическим материалом, но в данном случае сведения, предоставляемые сравнительно-историческим языкознанием, приоритетны.
Уважаемый Сергей Всеволодович, спасибо за Ваш критический отзыв.
Я, честно говоря, ожидал, что филолог сможет найти у меня огрехи значительно существеннее тех, на которые Вы указываете. В Вашей критике я не вижу ничего такого, что хотя бы в наименьшей мере указывало на ошибочность моих замечаний и позиции в общем.
Должен заметить также, что многие из Ваших упрёков в мой адрес совершенно не по существу.
Вы пишите:«…многие возражали бы против такой реконструкции на тех же основаниях, на каких С.В. Конча возражает против реконструкции глоттальных/сильных для праиндоевропейского».
Я, собственно, не возражаю против реконструкции ряда глоттальных (или сильных), а только указываю на то, что: 1) эта реконструкция пока не может считаться доказанной, 2) даже если бы она было доказанной её трудно счесть весомым аргументом в пользу ближневосточной прародины, так как нет никаких доказательств, что языки с «сильным» рядом должны были складываться непременно в Переднй Азии.
Далее: «Индоевропейцы не могли использовать лошадь как средство передвижения, поскольку в то время не было ни колес со спицами, которые позволили бы впрягать в повозки лошадей, ни тем более верховой езды».
Это звучит, как претензия ко мне, но ведь я не высказываю в данном случае своей позиции, а озвучиваю те положения, которые используют Т. В. Гамкрелидзе – Вяч. Вс. Иванов, прямо указывающие, что овладение колесом и лошадью облегчило миграции. (Что касается верховой езды, то я, хоть и не являюсь знатоком этого вопроса, всё же склоняюсь ко мнению тех исследователей, которые считают, что без овладения верховой ездой на ранних этапах приручения коня, его вряд ли вообще можно было приручить).
Вы указываете: «Нет ничего невозможного и в том, что названия реалий, восходящие к праязыковой эпохе, могли сохраняться в языках, в ареале которых этих реалий не было. Прибалтийско-финские языки сохранили финно-угорское название кедрового ореха, перенеся (подчёркнуто мной) его на клубневые растения (репу, картофель)».
В том то и дело, что «перенеся»! Если бы слово *opi- было перенесено германцами и славянами на белку или мифического карлика, то данную аргументацию можно было бы рассматривать без иронии, а анализировать всерьёз. Но скажите на милость, как северные люди могли хранить название именно для обезьяны, не имея возможности её регулярно наблюдать? Почему в латинском слово, реконструируемое как «слоновая кость» для праиндоевропейского означает именно «слоновая кость», при том, что предки италийцев, по теории Т. В. Гамкрелидзе – Вяч. Вс. Иванова, должны были тысячи лет прожить в северных степях, отнюдь не усеянных изделиями из слоновой кости? Непонятно тоже, как германцы хранили слово leo именно в значении «лев», хотя едва ли могли наблюдать львов, не живших в Европе севернее и западнее Балкан. Даже если бы это название сохранилось в фольклоре (в мифах) в качестве некоего фантастического существа (чего, кстати, тоже не отмечено), сомневаюсь, что увидев уже в первые века нашей эры львов, они могли «припомнить», что это то же самое животное, которое их далёкие предки знали на прародине тысячи лет назад.
Не думаю, что австронезийцы хранили название панголина, вспоминая его в песнях и сказках именно как панголина. Наверняка перенесли название на другого зверя. Ведь так?
Далее: «В индоиранском, скажем, нет финно-угорских заимствований (а индоиранских заимствований в финно-угорском множество), а в общерусском – заимствований из финских языков, носители которых были ассимилированы восточными славянами, будущими русскими, при освоении ими севера Восточной Европы».
Нет, а точнее мало, финно-у. заимствований в русском литературном языке (сформировавшемся как язык городской элиты и интеллигенции). Если же взять язык деревенской глубинки, то там найдём много. Приведу только примеры из сферы географической и климатической терминологии (просто потому, что под рукой), распространённой по всему русскому северу (и отчасти центру): вадега, водога, вайгач, варака, важа (вожа), водья, ворга, карга, корба, конда, коржа(ва), кошка, лайда, лахта, лач(а), луда, мар, мшара, няша, ольга, подара, рель, ропа, рянда, ремник, сайма, салма, сельма, согра, тайбола (тобола), тундра (тундара, трунда), урема, щелья (шельга), шуя (шуга), шайма, шалга, чельма, чегра, ярма (список далеко не полон).
Не меньше слов, очевидно, можем обнаружить в сфере быта, утвари, промыслов, ремесел, названий растений, рыб и т. д. Обращу внимание: для поисков индоиранизмов в финно-угорском обычно используется весь наличествующий словарный состав языков, а диагностируя финские заимствования в русском, Вы говорите об «общерусском» (я так полагаю, имея в виду литературный русский).
Подобный же случай и с индоиранским (индоарийским и иранским) – анализируется состав древних, зафиксированных на письме языков (и в них найдены, например, «шарабха», «Кара» – собственное имя рыбы (< общефинск. *kala)и некоторые другие), но искали ли финно-угризмы в массе словарного состава современных индоиранских языков, в средневековых текстах на этих языках?
Конечно, вопросы о заимствованиях и древних языковых контактах остаются во многом неразработанными и дискуссионными. Я совершенно не настаиваю на том, что с Ближним Востоком и контактами в его пределах всё уже ясно. Я только попытался показать, что материал, приводимый Т. В. Гамкрелидзе – Вяч. Вс. Ивановым (как в работе 1984 года, так и в позднейших) этой ясности нисколько не прибавляет и уж, тем более, не дотягивает до того, чтобы считаться доказательством расположения прародины.
«Индоевропейское слово «звезда» заимствуется в прасемитский с характерным для заимствований сужением значения: не «звезда вообще», а звезда parexcellence, Венера. Отсюда астральное божество, богиня этой звезды, воплощения любви. Никаких натяжек в этой цепочке не видно».
Мы очевидно говорим о разных вещах, поскольку и Т. В. Гамкрелидзе, Вяч. Вс. Иванов, и их предшественники в этом вопросе писали о заимствовании этого слова из семитского в и.-е., а не наоборот.
Наиболее принципиальное Ваше замечание, долженствующее показать, что моя критика в целом не достигает результата, а аргументация сторонников ближневосточной прародины остаётся в силе, состоит в следующем:
«Если у нас есть лексические встречи между двумя (пра)языками, а никаких свидетельств о существовании (пра)языка-посредника нет, мы с необходимостью должны считать, что между этими языками существовали непосредственные контакты, а не умножать сущности вопреки бритве Оккама».
Ничего подобного мы не должны! Мы были бы «должны» в том случае, если бы точно знали, что все языки которые существовали в таком-то регионе в такую-то эпоху дожили до нашего времени или в виде своих потомков, или в письменных текстах. Но такой уверенности, как Вы понимаете, быть не может. Чем глубже в прошлое, тем больше перед нами общностей (известных в частности археологически), о языке которых мы ничего не знаем, как и не знаем о мере их участия в языковых контактах с соседями. Последнее, однако, отнюдь не означает, что таковых контактов не было, скорее, мы должны исходить из посыла, что определённый след от этих языков, если они исчезли, мог сохраниться в языках, доживших до нашего времени в виде лексики, восходящей к субстратам и заимствованиям.
Ни о каком искусственном «умножении сущностей» речь, следовательно, не идёт. На сегодня мы конкретно знаем, какие культурные общности существовали в Европе и на Ближнем Востоке 6, 7, 8 тысяч лет назад, знаем, что они передвигались и контактировали, знаем, что разных культур и сообществ было довольно много. Свидетельства семитско-и.-е. языковых схождений – капля в море по сравнению с тем, что мы имели бы, если бы все языки существовавшие тогда сохранились. Строить вывод о прародине по одной только этой капле (даже если она очень важна), было бы верхом неосторожности и предубеждённости.
Так что даже в случае, если бы все выдвигаемые на сегодня следы и.-е. – ближневосточных лексических связей были бы признаны однозначными (а это далеко не так), доказательством расположения прародины на Ближнем Востоке сами по себе они быть не могут. Объяснить их можно тем, что: 1) культурная лексика шумерского, семитского, может также, прахурритского, протохаттского и т. п. происхождения теоретически могла распространяться и к северу и к западу от Кавказа и Чёрного моря, проникая, в том числе, к обитающим там индоевропейским племенам, 2) индоевропейские племена, помимо хеттов, и задолго до митаннийских ариев могли проникать на Ближний Восток с севера, дисперсно там распространяясь и ассимилируясь в местной среде.
Для получения более конкретной и более выверенной картины необходим комплексный подход. В этом смысле Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов совершенно правильно подошли к задаче, однако эффективно и убедительно воплотить этот подход им всё же не удалось.
Глубокоуважаемый Сергей Викторович!
Мне жаль, что, как явствует из общей тональности Вашего ответа («В Вашей критике я не вижу ничего такого, что хотя бы в наименьшей мере указывало на ошибочность моих замечаний и позиции в общем. Должен заметить также, что многие из Ваших упрёков в мой адрес совершенно не по существу»), мои критические замечания Вас задели. Я всего-навсего хотел обратить Ваше внимание на свидетельства языковых контактов индоевропейцев с носителями языков, распространенных в Передней Азии, в надежде, что это (как и указания на имеющиеся неточности, действительные или, на Ваш взгляд, мнимые) пригодится Вам в дальнейшей работе. Так, я согласен, что реконструкция глоттализованных или сильных на месте звонких непридыхательных не имеет принципиального значения для локализации индоевропейской прародины, но то, что Вы, обсуждая глоттальную теорию, даже не упомянули о реконструкции сильных, ставит Вас в невыгодное положение: любой оппонент может обвинить Вас в том, что Вы недостаточно владеете соответствующей литературой, тогда как мое замечание позволит Вам в дальнейшем избежать этой опасности.
Поскольку я, вопреки Вашему мнению, как и Вы, не филолог, а историк, в некоторой степени знакомый с методами сравнительно-исторического языкознания и применяющий их в своей работе, не могу не вернуться к вопросу о верховой езде. Вы несколько лукавите, говоря, что в вопросе об использовании лошади как средства передвижения Вы излагаете не собственное мнение, а взгляды Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Иванова. Вы ведь открыто разделяете их точку зрения, когда пишете: «нельзя не согласиться и с тем, что стремительно движущиеся степями переселенцы могли и не оставлять каких-то существенных и археологически уловимых следов, ведь, как мы помним, индоевропейцы располагали лошадьми и запрягаемыми в быков колёсными повозками, т. е. имели возможность передвигаться довольно быстро». Но дело не в этом, а в том, что концепция, гласящая, что «без овладения верховой ездой на ранних этапах приручения коня его вряд ли вообще можно было приручить», к которой Вы присоединяетесь, предполагает, что человек вначале овладел верховой ездой, приручил коня, потом разучился ездить на уже одомашненном коне и только через несколько тысячелетий научился для начала коня запрягать. Такой сценарий мне представляется фантастическим.
Опять-таки вопреки Вашему мнению («Не думаю, что австронезийцы хранили название панголина, вспоминая его в песнях и сказках именно как панголина. Наверняка перенесли название на другого зверя. Ведь так?»), рефлексы слова *qaRəmв австронезийских языках Малайского архипелага обозначают, как и в языках Тайваня, именно панголина (кипут arəm, катинган ahəm, мааньян ayəm и пр.).
Все приводимые Вами заимствования из финского, во-первых, распространены только в диалектах, непосредственно соседящих с финским (саамским, карельским), в подавляющем большинстве архангельском и олонецком (ну, и в сибирских областях, заселявшихся носителями этих самых диалектов), во-вторых – все они сравнительно поздние и к эпохе ранних контактов славян с финнами восходить не могут.
Древнеиндийское śarabhá- не может быть угорским заимствованием, поскольку оформлено характерным для названий животных суффиксом -bhá-, имеющим соответствия в других индоевропейских языках. Поскольку в хантыйском и мансийском обозначения лося (сарп, шарп) содержат элемент -п, явно соответствующий этому суффиксу, но суффиксом не являющийся, направление заимствования явно было из праиндоарийского в угорский, а не наоборот. Остается авестийское Кара, название мифической рыбы. Оно действительно может быть финно-угорским заимствованием, но даже если это так, то это исключение, подтверждающее правило.
Вы цитируете мое высказывание «Индоевропейское слово «звезда» заимствуется в прасемитский с характерным для заимствований сужением значения: не «звезда вообще», а звезда parexcellence, Венера. Отсюда астральное божество, богиня этой звезды, воплощения любви. Никаких натяжек в этой цепочке не видно» и замечаете: «Мы очевидно говорим о разных вещах, поскольку и Т. В. Гамкрелидзе, Вяч. Вс. Иванов, и их предшественники в этом вопросе писали о заимствовании этого слова из семитского в и.-е., а не наоборот». Тут Вы неправы. Вот цитата из обсуждаемой книги: «Восстанавливаемое для протосемитского слово *‘aṯtar- в значении ‘астральное божество’… не этимологизируется на собственно семитской основе. Поэтому связь между протосемитской и протоиндоевропейской формами, объясняемая обычно заимствованием семитской формы в праиндоевропейский язык, можно было бы интерпретировать и предполагая заимствование в обратном направлении, то есть из индоевропейского в семитский…» (стр. 875, примеч. 1) (далее авторы приводят аргументы в пользу именно такого направления заимствования).
Вы пишете: «культурная лексика шумерского, семитского, может также прахурритского, протохаттского и т. п. происхождения теоретически могла распространяться и к северу и к западу от Кавказа и Чёрного моря, проникая, в том числе, к обитающим там индоевропейским племенам». Каким образом распространяться? Витая в воздухе?
И, наконец, я никак не могу согласиться с тем, что в своих выводах мы должны исходить не из имеющихся достоверных сведений (межъязыковые контакты), а из наших умозрительных представлений о том, что могло быть (предполагаемое наличие субстратных языков и языков-посредников, от которых до нас не дошло ни малейшего следа).
Отвечаю пока на последние вопросы. О прочем позднее. Конечно же лексика должна была распространяться через посредничество каких-то неизвестных нам вымерших языков. В каких-то случаях, быть может, можно предположить проникновение отдельных групп обитателей Закавказья на север (об этом существует немало разнообразных предположений), в конце концов, на заре первых цивлизаций какие-то термины могли быть распространены торговцами. Вы, конечно, сразу скажете: а где фонетические признаки, указывающие на участие посредников? А я, конечно, отвечу: о каких признаках может идти речь, если мы не знаем, что это за языки? Вы скажете: но ведь это фантазии! А я скажу: а разве не меньшей фантазией явлвяется постулирование на основании двух десятков слов (практически сплошь культурных терминов) непосредственности контакта семитов и индоевропейцев на уровне праязыков?
Если же отбросить в сторону иронию, то я полностью согласен с Вами в том, что все эти вопросы сложны, случай каждого слова, для которого предполагается заимствование в ту и другую сторону, требует особого и тщательнейшего рассмотрения, как индоевропеистами и семитологами, так и историками и археологами. Ну так давайте работать над этим, я полностью — за!
Но я против того, чтобы на основании отрывочных и зыбких фактов выдавать готовые решения, претендующие на однозначность.
Дорогой Сергей Всеволодович!
Продолжаю отвечать на Ваши замечания
Вы пишете: «…концепция, гласящая, что «без овладения верховой ездой на ранних этапах приручения коня его вряд ли вообще можно было приручить», человек вначале овладел верховой ездой, приручил коня, потом разучился ездить на уже одомашненном коне и только через несколько тысячелетий научился для начала коня запрягать. Такой сценарий мне представляется фантастическим».
Не имея, конечно, доказательств, а оперируя лишь дилетантскими рассуждениями, могу предположить такой сценарий. На ранних этапах приручения коня верховая езда была редкостью и ограничивалась специфическими условиями. В частности, едва прирученный конь мог непредсказуемо повести себя вне табуна и вне привычного природного окружения, в связи с чем верховая езда была возможна только в условиях непосредственного выпаса (небольших полуодомашненных) табунов. Возможно, были какие-то ограниченные перемещения и в других случаях, но они были рискованны для ездока. Конные атаки, конечно, исключались, так как неизбежно вели к травматизации атакующих. Конь запряжённый в колесницу не имел возможности сбросить седока, поэтому на протяжении длительного периода такая тактическая единица оказалась более затребованной. По мере того, как было усовершенствовано верховое снаряжение, а, главное, — в ходе длительной селекции вывелись более покладистые породы лошадей, верховая езда стала практиковаться шире. Постепенно, начиная с рубежа 2 – 1 тыс. до н. э., она вошла в повседневный быт и военную практику. Но последнее не означает, что в более ранние времена не ездили верхом никогда в принципе.
О финских заимствованиях в русских диалектах. Во-первых, далеко не все они ограничены только севером, некоторые встречаются в средней полосе, в Среднем Поволжье, отдельные даже в районе Москвы. Вы пишете, что «все они сравнительно поздние и к эпохе ранних контактов славян с финнами восходить не могут». Полагаю, среди всей совокупности заимствований (некоторые авторы насчитывают их до 2000), может быть выделен (а, наверное, уже выделен) слой, восходящий приблизительно к 12 – 14 векам. Этого достаточно, чтобы говорить о древности финской лексики в русском, так что Ваше утверждение о полном отсутствии таких заимствований не срабатывает.
Что касается śarabhá-, то мне не кажется убедительной идея заимствования северными лесными жителями названия лося у южных степняков. Тем более, что у самих индийцев слово обозначает некоего неконкретного фантастического зверя. Что касается грамматически правильного облика индийского слова, то его можно объяснить выравниванием по аналогии: финаль слова стала со временем восприниматься как распространённый «родной» суффикс.
Если всё же это не так и финно-угорских заимствований в индоарийских и иранских языках действительно нет, то это может быть объяснено нетождественностью индоиранских групп распространивших свои слова у финно-угров и попавших в конечном счёте в Индию и Иран. Т. е. в среду финно-угорских племён просачивались небольшие группы выходцев из индоиранских племён, которые не вошли в состав предков ариев «Ригведы» и «Авесты», ассимилировавшись (или взаимоуничтожившись) в северных лесах.
Напомню, дискуссия о заимствованиях началась с вопроса о предполагаемых древнейших индоевропейско-картвельских связях. Так вот, повторяю свой тезис: положение Т.Гамкрелидзе – В.Иванова о ситуации «аллогенетического родства» между упомянутыми языками, т. е. о существовании очень длительного и глубокого взаимодействия между ними, не выглядит убедительно в контексте отсутствия картвельских заимствований в общеиндоевропейском (я, конечно, не утверждаю, что они не могут быть там найдены, но тогда это будет уже совсем другой разговор). Наличие индоевропеизмов в картвельском с большей вероятностью может быть объяснено приходом и.-е. мигрантов в область картвельского языка. По-видимому, если следовать построениям Г.Климова, было, минимум, две волны и.-е. влияния, причём первая вряд ли намного древнее III тыс. до н. э.
Случай с панголином, конечно, интересный. Но он может означать только то, что были какие-то кросс-филиппинские связи жителей Малайского архипелега с Тайванем (учитывая мореходные пристрастия австронезийцев, это не кажется чем-то невероятным).
А как с гипотезами прародины ИЕ согласуется возникновение и формирование ЦМП(циркумпонтийской металлургической провинции)? Появление бронзы наверняка оказало очень весомое влияние на человеческие коллективы, населявшие берега тогдашнего Черного Моря, не меньше, чем появление паровозов и пароходов на распространие английского языка в мире 19 века.
Английский (не сам, конечно, а вместе с носителями) распространился уже в 16-18 вв. (ну и в первой пол. 19) — до пароходов и паровозов! Появление бронзы безусловно оказало очень весомое влияние на развитие человечества, но, думаю, для распространения индоевропейских языков это технологическое новшество принципиального значения не имело.
Но в 16-18 веке английский не был лингва-франка мирового уровня, который оказывает огромное влияние на все современные языки. На море эту роль выполнял голландский, в политике и культуре французский. После пароходов-паровозов англо-саксы получили технологическое преимущество, которое позволило им и их языку занять лидирующие позиции в мире. Почему принципиального значения бронза не могла иметь? Срубить дерево, чтобы изготовить телегу и колесо к ней, легче бронзовым топором, чем каменным или медным. Металл БКМП энеолита, точнее изделия из него, были в подавляющем большинстве статусными предметами. Соотношение функциональных орудий из бронзы ЦПМ растет по сравнению с БКМП.Как могли люди без бронзы из Сев-Центр. Европы 4 тыс. д.н.э. вторгнуться в Малую Азию и подчинить людей с бронзой? Или хетты и лувийцы могли отделиться от остальных ИЕ в Сев.-Центр. Европе позже 4 тыс. д.н.э.?
Изобретение пароходов-паровозов дало примерно такие же шансы французам, немцам, русским и ещё некоторым другим. Так что не в пароходах, очевидно, дело. Славяне в 6-7 веках не имели такого хорошего вооружения, как византийцы (а панцирей и шлемов по ряду данных не имели вообще), практически не имели кавалерии, но как-то смогли вторгнуться на Балканский полуостров и подчинить технологически значительно более развитые регионы, чем те, из которых они вышли.
Хетты и лувийцы могли (или должны были) отделиться от ИЕ раньше 4 тыс. до н.э., а в Малую Азию могли прийти позже.
Немцы воспользовались этим шансом, несмотря на то, что Пруссия была сырьевым(продовольственным) придатком Англии в 1 пол. 19 века. Германия создала Третий Рейх, а позже стала основой ЕС. Французы и русские тоже, свидетельством чему франко-русскоязычные регионы, которые превышают размеры нынешних метрополий. Все таки продвижение славян в пределы Вост. Римской Империи надо рассматривать не самостоятельно, а вместе с нашествиями гуннов и аваров. Эти племена обладали таким технологическим преимуществом, как стремена. Это позволило им прицельно вести стрельбу на скаку из лука, что делало римские легионы и подобные фаланги эпохи железного века беззащитными. Закрепился славянский язык на Балканах уже болгарам, которые обладали достаточно боевой конницей, чтобы угрожать Константинополю. По сравнению со стременами технологии Рима были отсталыми. Если хетто-лувийцы отделились от ИЕ даже раньше 4 тыс. до н.э., то им надо было где нибудь пересидеть в изоляции от оставшихся ИЕ, чтобы приобрести достаточный уровень отличий в языке. Между Сев.-Центр. Европой и Малой Азией есть Балканы. На Дунае они не смогли бы быть достаточно удаленными от основного ядра ИЕ (если Сев.-Центр. Европа первичная прародина).Как раз в нач.-сер. 4 тыс. до н.э. культуры энеолита БКМП переживают кризис и распад, а позже их сменяет уже бронзовый век и ЦМП. Может все таки стоит учитывать роль появления бронзы в распространении ИЕ языков?
Ну если Вы считаете, что лишь только из-за того, что византийцы не додумались вовремя позаимствовать у гуннов и аваров идею стремян, большинство балканских стран ныне говорит по славянски, то логике исторического познания останется просто развести руками.
На языковое развитие может влиять не только удалённость, но и направление контактов, их интенсивность. А связи дунайского региона с севером Европы (как и со степной зной), в неолите и в медные времена были, скажем так, не всегда на высоком уровне.
Роль появления бронзы не только стоит, но и необходимо учитывать. Вот только вначале надо выяснить, в чём коткретно она заключалась и какое отношение имеет к этому самому распространению.
«Лишь только из-за того» Ваше дополнение, поэтому можно не разводить руки логике исторического познания. Причин всегда много, но есть решающие. Византийцы, а если точнее, избегая неологизмов, ромеи думали противопостовить аваро-славянской угрозе городские стены Константинополя, который так и не заговорил по славянски, в отличии от окрестностей городов, т.е. сельской местности. Еще им надо было думать за персов, которые осаждали азиатский берег напротив. Хватало проблем у ромеев, поэтому они не нападали, а оборонялись. Потом пришлось долго ассимилировать осевших на Балканах славян, крестить, письменность составлять, а вот если бы у ромеев была технология, которая смогла бы уничтожать конницу, то и Иерусалим с Александрией остались христианскими, и в Болгария с Сербией говорили сейчас по гречески или по румынски(может по албански), хотя может и по турецки. Я к тому веду речь, что не святые иконы и знамения господни выигрывают сражения и творят историю, а технологии и знания. Сначала правили не Тутанхамон и Ашшурбанипал, а колесницы, потом не Александр и Гай Юлий Цезарь, а слаженный строй воинов с железным оружием и доспехами. Потом настала эпоха конницы, но не иранской тяжелой без стремян (которая позволила спастись Ирану от Рима под Каррами), а легкой с луками и стременами. Этой нескончаемой орде нечего было противопоставить старым оседлым цивилизациям, поэтому они оборонялись до самой эпохи огнестрельного оружия. Поэтому у меня возник вопрос, чем обладали жители неолита и медного века севера Европы? Что позволило им наступать на Балканы и М.Азию? Какая технология давала им преимущество перед обладавшими металлом и присваивающим хозяйством людьми? Многочисленностью они не могли обладать, потому что охота и собирательство не позволят, кремний и дерево не смогут нейтрализовать металлический топор. Необходимость учета появления бронзы вокруг Черного Моря 4 тыс. д.н.э., ведь на Дунай еще надо было как то попасть с севера, а там уже гости с других мест обживали новые почвы под посевы и выпас скота. Может на ладьях, как викинги? И еще вопрос, индо-иранцы как из Голландии или Копенгагена 5 тыс. до н.э. попали близкие с Митанни регионы 2 тыс. до н.э.? Насколько я знаю историю, люди без металла никогда не могли ассимилировать людей с металлом, как гипотетические праИЕ с севера Европы эпохи неолита смогли ассимилировать целые регионы с самой передовой на то время металлургией?
А с чего вы взяли что ИЕ осваивали новые территории только военным путем?Например у автохтоннов Греции,Анатолии,Индии живших до прихода туда ИЕ,обнаружен был «порозный гиперостоз»-это деформация костей и черепа изза тропической малярии.А у пришедших туда индоевропейцев был иммунитет на эти болезни.Поэтому ИЕ и называли себя «ариями»-т.е. чистыми.В большинстве слачаев ИЕ заселяли опустошенные эпидемией земли.
Из этого сообщения можно выделить два факта, Рустам Ходжаниязов не имеет отношения к медицине, Рустам Ходжаниязов не имеет отношения к лингвистике. Порозный гиперостоз встречался и у ямников в эпоху ранней бронзы http://cyberleninka.ru/article/n/paleopatologicheskie-osobennosti-naseleniya-nizhnego-povolzhya-iz-podkurgannyh-zahoroneniy-epohi-ranney-bronzy
Этимология слова «арий», точнее несколько версий: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D1%80%D0%B8%D0%B8#.D0.AD.D1.82.D0.B8.D0.BC.D0.BE.D0.BB.D0.BE.D0.B3.D0.B8.D1.8F
Т.е. вы профессиональный лингвист пользующийся википедией?))))))))).Тут для и для дилетанта понятно что слово «чистый» и «благородный» по смыслу недалеко друг от друга стоят.Стоит заметить,что слово «арий» чаще использовалось там,где больше свирепствовала «тропическая малярия»,т.е.в Индии,в Иранском нагорье,в Греции.У скифов,тохаров это слово заметно реже.
Добрый день!
Можно я внесу свои 5 коп. в спор лингвистов?
Какое значение слово чистый имеется в виду? Чистые душой, телом ? Если , судя по контексту — мытый, то оно отнюдь синоним слова благородный. Да и вообще много ли мы знаем о традициях мытья и отношения к нему у древних И.-Е. ? Возможно, у них мытье вообще считалось недостойным делом..
К тому же значение у слова *ari -» благородный» явно вторичное , а первичное, видимо, «друг».
Малярия на Иранском нагорье?
to Sergey Kullanda
Шумерская фонетика, особенно количество и звучание гласных, нам толком неизвестна, поэтому сопоставлять что-то с Шумерским — дело пока малоперспективное.
И.М. Дьяконова можно упрекать в излишней резкости, но его критику в адрес Гмкрелидзе-Иванова никто пока серьезно не опроверг.
концепция, гласящая, что «без овладения верховой ездой на ранних этапах приручения коня его вряд ли вообще можно было приручить», к которой Вы присоединяетесь, предполагает, что человек вначале овладел верховой ездой, приручил коня, потом разучился ездить на уже одомашненном коне и только через несколько тысячелетий научился для начала коня запрягать. Такой сценарий мне представляется фантастическим.
Непонятно почему данная концепция предполагает такое? .. Откуда мнение, что человек разучился ездить верхом?
Скорее фантастически звучит, что человек приручил коня, а чере пару тысяч лет додумался использовать его как траспорт
С уважением
Б.Яковлев
Если есть проблемы с шумерской фонетикой, значит есть проблемы с фонетикой и остальных языков, зафиксированных клинописными текстами?
По коням. Для чего понадобилось пастухам лошадинных табунов гнать их из степей в горы, где пастбища для этих прожорливых травоядных ограниченны? Во вторых, верховая езда без стремян не дает преимуществ для наездника во время боя, его легко стащить с коня пешим врагам и нейтрализовать, также конница без стремян и лука в условиях гористого рельефа не боевая единица, а легкодоступная мишень. В третьих, почему конь=ие? Шумер Шульги уже в 21 в д.н.э. называл себя:
Осел отборный, для трудной дороги годный. Вот кто я.
Конь, чей хвост по дорогам вьется. Вот кто я.Жеребец Шаккана, вожак бега. Вот кто я.
http://ml.volny.edu/index.html?act=view_ml&id=4182&t1=%D0%A8%D1%83%D0%BC%D0%B5%D1%80%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5%20%D0%BB%D0%B5%D0%B3%D0%B5%D0%BD%D0%B4%D1%8B&t2=%D0%A5%D1%80%D0%B0%D0%BC%D1%8B%20%D0%A8%D1%83%D0%BC%D0%B5%D1%80%D0%B0.%20%D0%92%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D1%8B%D0%BA%D0%B8%20%D0%A8%D1%83%D0%BC%D0%B5%D1%80%D0%B0&t3=%D0%AF%20%E2%80%94%20%D1%86%D0%B0%D1%80%D1%8C.%20%D0%A1%20%D0%BC%D0%B0%D1%82%D0%B5%D1%80%D0%B8%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B9%20%D1%83%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B1%D1%8B%20%E2%80%94%20%D0%B3%D0%B5%D1%80%D0%BE%D0%B9%20(%D0%93%D0%B8%D0%BC%D0%BD%20%22%D0%A8%D1%83%D0%BB%D1%8C%D0%B3%D0%B8%20%D0%90%22)&r=%D0%AF%20%E2%80%94%20%D1%86%D0%B0%D1%80%D1%8C.%20%D0%A1%20%D0%BC%D0%B0%D1%82%D0%B5%D1%80%D0%B8%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B9%20%D1%83%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B1%D1%8B%20%E2%80%94%20%D0%B3%D0%B5%D1%80%D0%BE%D0%B9%20(%D0%93%D0%B8%D0%BC%D0%BD%20%22%D0%A8%D1%83%D0%BB%D1%8C%D0%B3%D0%B8%20%D0%90%22)&idr=309&nn=%D0%A5%D1%80%D0%B0%D0%BC%D1%8B%20%D0%A8%D1%83%D0%BC%D0%B5%D1%80%D0%B0.%20%D0%92%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D1%8B%D0%BA%D0%B8%20%D0%A8%D1%83%D0%BC%D0%B5%D1%80%D0%B0&idd=217&nm=%D0%A8%D1%83%D0%BC%D0%B5%D1%80%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5%20%D0%BB%D0%B5%D0%B3%D0%B5%D0%BD%D0%B4%D1%8B
Если есть проблемы с Шумерской фонетикой, то значит, что они есть с ней. И больше ничего.
Шумерское ANŠE.KUR переводится — чужеземный осел.
Между Хвалынско-Среднестоговской КИО, где лошадь была приручена, и III династией Ура две тысячи лет.
И.-Е. не гнали лошадей из степей в горы. Этим развлекался кто-то другой.
О фонетике шумерского совр. лингвистам известно благодаря клинописи, значит проблемы не с фонетикой шумерского, а с клинописью. KUR не чужеземный, а горный, насколько я знаю.
Значит хвалынская или среднестоговская культуры однозначно ие? Но это не факт, поэтому я и спросил, почему конь=ие?
Если исходить из степной прародины ие, то появление самых древних и достоверных фактов ие речи в горах М.Азии, Тавра, Загроса в бронзовом веке надо как то объяснить передвижением из степей в горы, причем с конями, т.к. эта гипотеза о степных ие, которые привели в горы коней и ие речь в Пер. Азию, выдается за доказанную истину.
Прежде чем ассимилировать людей с металлом, люди без металла приложили усилия к тому, чтобы тоже стать людьми с металлом. Для того, чтобы из Голландии 5 тысячелетия дойти до Месопотамии 2 тысячелетия, нахватавшись при этом разных новационных технологических штук, времени было предостаточно.
Вообще же не стоит так уж абсолютизировать технические достижения. Считается, что шумеры изобрели парус, плуг и колесо — и где сейчас шумеры? А вот финны и угры, как будто, не изобрели и не внедрили ничего эпохально важного и живут себе (в сплошном индоевропейском окружении кстати), исчезать в языковом отношении не собираются. Тюрки в 1-ом тыс. до н. э. обитали где-то на дальней периферии степей и в лесах, уступая во всём ираноязычным племенам, а потом вдруг — раз — и вытеснили тех отовсюду (кроме Ирана). Может Вы назовёте технологию, которая позволила им это сделать?
Такие подручные смерти которые хорошо знакомы истории, как засуха, голод, эпидемии могли иметь решающую роль в беспрепятственном установлении и.е. гегемонии в регионе. Ну а если всё же сопротивлении имело место, то такому метательному оружию, как лук тысячелетия не возможно было что то противопоставить. Ну а сколько примеров военной смекалки в истории, что об отсутствии возможностей и думать не приходится. Им конечно могло и не повезти, но, как говорится, семь бед один ответ.
Реконструкция шумерских слов делается на основе шумеро-аккадских словарей, составленных писцами из Аккада — шумерская фонетика передается средствами аккадаской, так что передача ее довольно условна.
KUR — или чужеземный, или горный , но ОСЕЛ ! Лошади у них изначально не было , как и слова для нее.
Хетты пришли через н. Дунай и Балканы ( Чернаводэ, Баден). А если точнее, то об этом писал Л.С. Клейн здесь на сайте.
В Анатолии, в том числе в Тавре, множество долин и плоскогорий, так что проблем с лошадью не было. В Загросе Хеттов не было.
Зачем взяли с собой лошадей? Транспорт и самый мощный на тот момент род войск — боевые колесницы
Клинопись изначально шумерская, скорее аккадская фонетика передается средствами шумерской. К примеру славянская фонетика передавалась средствами греческой.
Дикий осел был крупнее, а дикая лошадь меньше, поэтому по размерам они были примерно одинаковые. В районах своей степной родины лошадь так и оставалась мелкой, вроде тарпана или монгольской лошади. Поэтому шумеры могли принять этих животных за один вид.
Хетты с Дуная это гипотеза, факт в том, что они в кон.3-нач.2тыс. д.н.э. фиксируются в цетральной Мал. Азии, в районе Каппадокии. Все остальное догадки, которые подгоняют под свои версии. Мунчаев ищет следы хеттов в Майкопе и ведет их через Кавказ в Мал. Азию. В Загросе и Иране были несийские лошади, которые считаются предками совр. Ахалтекинцев, Арабов и совр. английских скакунов. Эта порода уже является скоростной, в отличии от монгольских и проч. степных лошадей. Таких лошадей изображают запряженными в египетские и хеттские колесницы. Согласно Кузьминой Е.Е.
Соответственно и я задаю вопрос, какое значение дискуссия о конях имеет значение для вопроса о прародине ИЕ?
Индейцы же не стали индоевропейцами, когда лихо оседлали мустангов в прериях. С чего вообще решили, что родина коневодства=родина ИЕ?
Мы тоже пользуемся греческими в основе буквами , но пишем название города как Фивы, которое в древней Греции звучало что то наподобие Тебай (Θήβαι).
Дискуссия о конях имеет важно значение для выснения прародины И.-Е., т.к. лошадь распространяется именно с ними и у них первых появляется культ коня. Соответсвенно они первые или одни из первых, кто доместицировал это животное.
По вопросу доместикации лошади на Балканах и в М. Азии, думается, следует задать вопрос — а было ли там кого одоманшивать. В Малой Азии тарпан, вроде, никогда не жил, а на Балканы если и забредал, то ненадолго.
НИсЕйские лошади могут быть предками каких угодно, но одомашнены они не в Армении и не С-З Иране.
До 1918г. Фивы писались по русски Ѳивы, а β в византийскую эпоху звучало как рус. «в», а не «б», поэтому по рус. Василий, а не Базилио и Варвара, а не Барбара. Это все означает, что славянские языки восприняли греческую письменность в византийский период.
«Первые или одни из первых», так первые или одни из первых? Это домыслы, к примеру если ие заимствовали коневодство, то уже не первые, даже на самых ранних стадиях, причем вероятность такого заимствования ничуть не меньше. По этой логике можно искать родину ие там, где был приручен бык, культ быка в ИЕ мифологии выражен не менее лошадинного. На счет Νησαιον(Геродот) породы, породы не одомашнивают, их выводят. Данная порода выведена в Армении и Иране, где были отменные луга для их выведения. Именно таких лошадей впрягали в колесницы, а не полудиких тарпанов. Конь в степи находится в естественных для себя условиях, поэтому маловероятно изменение его характеристик, поэтому монгольская лошадь не очень сильно отличается от своих древних предков. Другое дело в горах, где луга имеют ограниченный ресурс по месту и времени(сезонность), в таких горных долинах целенаправленно занимаются выведением породы, отбирая по определенным признакам, для определенных целей, иначе весь смысл коневодства пропадает. Кстати, генетики установили, что по женской линии у дом.лошади разнообразие выше, чем по мужской, что свидетельствует о неоднократной «доместикации» этого вида. В общем если гоняться только за конем, как за родиной ИЕ, то это ничего не даст, у ИЕ было много признаков помимо коней. Все эти признаки надо рассматривать в комплексе, а не отдельно. К прим. не только конь, но и колесница, а для Восточной Европы показательна роль Кавказа в вопросе о колесном транспорте: анализы выявили кавказское происхождение дерева восточноевропейских повозок III — II тысячелетий до н.э., что позволило некоторым исследователям связать с Кавказом и происхождение самих повозок (Кузьмина Е.Е. Этапы развития колесного транспорта в Средней Азии в эпоху энеолита и бронзы (к проблеме миграции индоиранских племен). — ВДИ. 1980, №4.)
Уважаемый Арепо,
Попробую пояснить свою мысль последний раз.
Если мы сейчас попытаемся изучать древнегреческую фонетику, опираясь на то , как древнегреческие слова звучат в современном Русском, эта фоннтика будет далека от реальности. Прримерно то же самое и с изучением Шумерского черех Аккажский.
По поводу коневодства спорить не буду, меня и так на сайте много.
с уважением Борис
Почему же тогда только шумерский? Прочие языки, зафиксированные клинописью, тоже должны быть проблематичны с точки зрения фонетики. Я изначально об этом спрашивал. Если фонетика древнегреческого будет далека от реальности с опорой на совр. русский, то почему фонетики хеттского, хурритского, урартского, др.персидского не будут далеки от реальности с опорой на аккадскую фонетику клинописи?
Не знаю, не интересовался. Думаю, с индоевропейскими и семитскими проще — есть с чем сравнивать. А щумерский изолят.
На molgen.org есть вопросы А.Касьяну, попробуйте спросить его.
Таким образом, получается, что индоевропейцы эпохи ИЕО много и активно влияли на картвелов, эламитов, хурритов, практически не испытывая обратных воздействий с их стороны, сами же, наоборот, – находились под сильным влиянием семитов и шумеров, при этом на них не влияя[6].
- Сегодня все уже достаточно очевидно. Картвелы, эламиты, хурриты находились под сильным влиянием протои.е. в результате мощных волн миграций первых праи.е. Которые находились на более высоком культурном уровне. Никаких семитов и шумеров еще и в помине не было. Эти влияние гораздо более поздние и на остаточные группы (еще не ассимилированных) и.е. Оставшееся на Ближнем Востоке и.е. население находилось в упадке и под давлением.
Конечно, можно предположить, что в ходе попыток движения на юг индоевропейцы столкнулись с конкуренцией со стороны более успешных и более приспособленных к местным условиям семитских скотоводов, в результате чего были оттеснены обратно на север или же ассимилированы
- Протои.е. осваивали Ближний Восток когда никаких семитов там даже еще не намечалось. Были прямые контакты с афразийцами-натуфийцами. Семиты появились (образовались) в позднем халколите в Восточном Средиземноморье в результате миграционных волн с севера «кавказского» населения с доминирующим компонентом CHG. И все заимствования могли быть либо ранние, от афразийцев-натуфийцев, либо, наоборот, поздние от последних групп и.е. мигрирующих (бегущих) с Ближнего Востока. Тут вопрос к лингвистам – насколько древние заимствования. Как токовыми семитами ранние протои.е. и не могли контактировать.
Не были индоевропейцы также соседями семитов и шумеров – лексические проникновения из этих языков, видимо, следует считать «бродячими» культурными терминами, которые переходили из языка в язык. К тому же надёжных фактов таких проникновений насчитывается меньше, чем это принимается в ряде работ (см. ниже).
- В свете новых данных и открытий все эти статьи, критики, теории и прочие домыслы можно считать устаревшими и не актуальными. Нужно работать с современным материалом и на нем строить доказательную базу.
«Картвелы, эламиты, хурриты находились под сильным влиянием протои.е. в результате мощных волн миграций первых праи.е.» — откуда исходили эти волны? Уж ни с Анатолии ли?
Семиты появились (образовались) в позднем халколите в Восточном Средиземноморье в результате миграционных волн с севера «кавказского» населения с доминирующим компонентом CHG. — то есть семиты это «кавказско»-афразийские метисы?
Типа того.
Семиты по аутосомам — смесь базальных евразийцев (в основном) и кавказских охотников-собирателей? А афразийцы вообще — базальники с примесью «африканской» («негритянской крови») крови. Как то так?
Семиты — в основном смесь «Натуфана» и «Кавказа». Афразийцы — в основном «Натуфан», который с «африканской» примесью. Везде — Дзудзуана в основе, базальники в меньшинстве. Базальники на максимуме (пр. 50-60%) только у Iran_N и CHG. Они очень отличны от основных западноевразийцев. Негры — понятие данном случае размытое и различное. Негры как таковые массово появились сравнительно (условно) недавно.
А компонента «Неолитический Иран» — это смесь базальников и «кавказцев»?
Не понял:» Везде — Дзудзуана в основе, базальники в меньшинстве. Базальники на максимуме (пр. 50-60%) только у Iran_N и CHG. Они очень отличны от основных западноевразийцев». Так ведь СНG — это смесь Дзудзуаны с АNE? Или СНG — все-таки cмесь базальников с Дзудзуаной?
Да вы правы Сергей что все западно-евразийские популяции происходят от Дзудзуаны, культуры верхнего палеолита Грузии который 26000 лет.Вот от кого происходит сама Дзудзуана? По моему мнению она берёт начало от верхней палеолитической культуры Барадосткой Ирака и Ирана из региона Загроса ей от 35000 лет тем более есть параллели с более поздней культурой Зарзийской тоже культура верхнего палеолита из Загроса и Имеретинской культурой верхнего палеолита из Грузии, но генетики этих культур пока у нас нет. Что касается у кого сколько базаль евразия я вам точно не подскажу, здесь вам лучше спросить профессионалов,знаю только что его находили больше у Iran mesolitic, Iran neolitik, и меньше у Левантийцев и Анатолийцев.А вот у кого точно из них сколько процентов тут я вам не помошник, так как не являюсь генетиком. Тоже самое с кем смешаны Iran mesolitik, Iran neolitik, CHG, с EHG или ANE подобным компонентом, видимо у каждого генетика своё мнение на этот счёт.Более того я встречал и такое мнение от Вадима Веренича что ANE подобный компонент который нашли у CHG и Иране, это дескать не такой же ANE который нашли в Сибири а совершенно другой.
Спасибо! Кстати нашел очень интересное видео: Yamnaya: «Faces of the Indo-Europeans» (https://www.youtube.com/watch?v=d48bhkOiEuA) Насколько я понял, Ближний Восток (исключая Левант/Шам и Анатолию) — это зона преобладания «базальной популяции», а затем с севера спускаются носители Дзудзуаны и АNE (западные евразийцы). Все равно мы упираемся в север. Иными словами, кавказские охотники-собиратели это не столько «палеоармяне» или «иранцы», а что-то вроде «палеосеверокавказцев». Жителей Северного Кавказа конечно трудно спутать с русскими в Москве или Грозном, но я думаю что житель Саудовской Аравии сходу и не поймет в чем между ними разница: https://i05.fotocdn.net/s102/71f8f6439b632d28/gallery_m/1044361447.jpg — вот фотография спортсмена-кавказца. Если перевести на сегодняшний язык, то популяция с ямным компонентом (EHG + СНG), это что-то вроде смеси «славян» (как «расы» московских полицейских сводок) с «кавкасионцами», но отнюдь не с «ближневосточниками» (вроде армян, азербайджанцев, турок). СЕВЕР, НЕ ЮГ.
Даже армяне, азербаджанцы или турки, скорее самые северные ближневосточники, под настоящим югом я понимаю арабов Аравийского полуострова и юго-восточных иранцев, чей вид порой действительно может обладать крайне коричненевой кожей и напоминать скорее жителей Индии. Что касается что для условного саудита для которого условный Рамзан Кадыров и русский славянин внешне неотличимы, то да потому как оба светлые я думаю что и для южного европейца зачастую северо кавказец чеченец или русский, украинец, беларус, могут действительно выглядеть одинаково. Скорее всего прародина гаплогруппы R была восточная часть Центральной Азии включая Сибирь, возможно также Алтайский регион, и в Западной Евразии включая Иран они скорее пришлые, хотя тот же Давидский считает что прародина R в Европе, мне кажется это нонсенс. Нет Сергей и в Леванте и Анатолии находили генетики этот базаль евразия, только его там было поменьше. Да действительно что этот компонент был на Ближнем Востоке был ли он там родным или нет?, я не знаю. Знаю лишь что среди сегодняшнего населения Евразии, самое большой процент этого базаль евразия у арабов Аравийского полуострова.
Сергей к сожалению у нас нет генетики Барадосткой и Зарзийской культур с Ирака и Ирана из области Загроса.Если как я полагаю Дзудзуана окажется с ними в родстве, то говорить о прародине Дзудзуаны на севере можно забыть, потому что Ирак Иран сложно отнести к северу.
Смотря кто, где, когда и каким методом считает. Даже у одного автора результат (через год-два) может отличаться. У одних в CHGможет быть 32% базальной евразийской линии, у Неолита Ирана 62% в смешении с WHGи ANE(или EHG). Из последнего и обобщенного: CHG– это Дзудзуана (64пр)+AG3(22пр)+Mbuti(5пр)+ Tianyuan(8пр). Iran_N– Дзудзуана+AG3+Onge+ Mbuti. Т.к. базальники явление абстрактное и не встречающееся в несмешанном виде их пытаются заменить на «глубинных» предков, т.е. сразу до и после выхода из Африки. Везде в основе Дзудзуана, в основе которой proWHG(общий западноевразийский компонент), тот компонент, который отделился от восточного ствола (и от базальников или первых неафриканцев) более 40 тысяч лет назад. Я думаю «базальные евразийцы» реально существовали и дали «иранцам» и «кавказцам» порядка 30-50% родословной. Они глубоко отличались от Общего евразийского, т.е. от бореалов-ностратиков. Чем больше базальной родословной, тем дальше от бореалов, наших предков (это если совсем упрощенно).
«Смотря кто, где, когда и каким методом считает. Даже у одного автора результат (через год-два) может отличаться». Так и я о том же. Модель — это только модель, а не реальный факт, хотя некоторые отождествляют их. И даже классики подтверждают это: «Остап Бендер: «- Ну что, отец! Невесты в вашем городе есть?- Кому и кобыла невеста…- Больше вопросов не имею».
Андрей я бы не доверял бы информации что CHG, Iran, EHG, WHG, и.т.д, это смесь всяких мбути, онге и прочих китайцев, потому как и онге и мбути если не ошибаюсь это изолированные народы живущие на своих местах не смешивающиеся тысячилетиями. Я даже знаю откуда вы это взяли, не с форума ли Anthrogenica или Eurogenes?,они там любят строить такие миксы на всяких там калькуляторах. Имейте ввиду что эти форумы крайне ненаучны а их знаниия в антропологии, в истории, в археологии, и.т.д, образованных людей порой просто шокируют своей безграмотностью.
смесь всяких мбути, онге и прочих китайцев, потому как и онге и мбути если не ошибаюсь это изолированные народы живущие на своих местах не смешивающиеся тысячилетиями.
- Всякие мбути, онге, и прочие китайцы, это действительно изолированные и потому эталонные популяции для исследований. Поэтому их и используют. А у «базального евразийского» нет образцов…
Я даже знаю откуда вы это взяли, не с форума ли Anthrogenica или Eurogenes?,они там любят строить такие миксы на всяких там калькуляторах. Имейте ввиду что эти форумы крайне ненаучны а их знаниия в антропологии, в истории, в археологии, и.т.д, образованных людей порой просто шокируют своей безграмотностью.
— Это данные из научных статей. А на данных форумах я почти не бываю… но в любом случае спасибо что предупредили (предупрежден, значит вооружен), буду относиться к ним с особой осторожностью.
Сергей если имеете ввиду сегодняшних семитов то они как правило смесь натуфа, иранского неолита и анатолийского компонента. Но за долгую историю Ближнего Востока у них появилась и индийская примесь, как вы знаете цивилизация инд торговала с Ближнем Востоком, например в Сирии среди древних геномов были найдены индийские MTDNA,позже к этому прибавилась тюрко-монгольская примесь. И сегодня у всех семитов с той или иной частотой имеется генетическая примесь как южно-азиатского, так и центрально-восточно азиатского днк в виде MTDNA, Y-DNA, или аутосом.Да вы правы что и антропология Ближнего Востока с самой древности была крайне разной. Например среди древних черепов антропологи выделяли помимо европеоидов и негроидов например в натуфийской культуре. А антрополог Дубова говорила что череп найденный в Иордании в неолите вроде как был похож на жителей Шри-Ланки, то есть от Иордании и всего Ближнего Востока до Индии и Шри-Ланки могли обитать люди веддоидного типа. Сегодня чистых представителей этого типа в чистом виде можно обнаружить в Южной Индии и Шри-Ланке.Да и последние все эти древние товарищи натуфийцы, Iran neolitic, анатолийцы, обладали высоким процентом компонента базаль-евразия.
А что есть тогда Iran_N (Иранский неолит) по аутосомам? Это смесь базальных евразийцев с СHG (кавказскими охотниками собирателями)?
Сергей на этом сайте есть работа за 2016 год Лазаридиса и компании о древних геномах жителей Ближнего Востока, там в работе есть карта кто как смешан. Если исходить из этой карты то Iran neolitik это чистый не смешанный компонент в отличии от Iran mesolitik компонента, который оказался смесью Iran neolitik и EHG. А вот CHG оказался смесью Iran neolitik, EHG и WHG. Что касается компонента базально евразийский то его нашли у всех ближневосточных древних людей с теми или иными процентами, больше всех он обнаружился у иранских товарищей, на втором месте оказались натуфийцы и анатолийцы, у которых оказалось за 50 процентов этого базаль евразия.
Вот про это я и спрашиваю. В википедии СHG — чистая популяция, а неолит Ирана производная, по схеме же Лазаридиса — наоборот. Кто прав? И как понять, что МЕЗОЛИТ Ирана — смесь НЕЛИТА ИРАНА и EGН? Мезолит вроде предшествует неолиту?
Антону Нушину. Вообще-то компонент «базальный евразиец» имеет возраст под 60 тыс.лет. Скорее всего его распространение шло с Аравийского полуострова и скорее всего на Кавказ попал во времена Барадосткой культуры. Вопрос в том, что во всех последующих компонентах присутствует производный от «базальный евразиец» — условный «евразиец». И мы видим компонент CHG, как сумму «базального евразийца» и «евразийца». То есть имеем два потока «базального евразийца» в Анатолию и Леванте.
Анатолия регион возникновения земледелия. Соответственно, если она является родиной ПраИЯ, то должен быть значительный блок древней «земледельческой» лингвистики в индоевропейских языках — нет.Однозначно ПраИЯ тяготеет к холмистой области насыщенной реками, где сходятся лес и степь. Напрашивается смешение Днепро-Донецкой и Сурской культур и Мариупольская культурная общность.