Введение.
На днях вышел новый номер журнала Stratum plus, посвященный раннеславянской археологии Подунавья («Славяне на Дунае. Обретение Родины») . Редакторы, Р. А. Рабинович и И. О. Гавритухин, на самом деле реализовали грандиозный замысел – собрали в номере почти всех наиболее крупных специалистов в этой области, выступивших с обзорными статьями. И. О. Гавритухин предварил том обзорной статьей-предисловием. Она есть в открытом доступе – и, думаю, будет многим интересна.
Как указывает И.О. Гавритухин, при чрезвычайной важности славяно-дунайской проблематики для раннеславянской археологии и проблемы этногенеза славян в целом и несмотря на наличие ряда обобщающих обзоров (прежде всего опубликованных в Польше), сегодня «целостную картину по этим (в основном специальным) статьям широкому кругу читателей получить трудно» (Гавритухин 2015: 18). Именно это и стало одной из основных причин, побудивших редакторов собрать подобный том.
Центральную идею тома наилучшим образом передает, полагаю, вопрос, вынесенный мной в заглавие: как и когда славяне пришли на Дунай?
Вопрос этот интересен, безусловно, и сам по себе. Однако дополнительную интригу ему придает тот факт, что в течение прошедшего века были озвучены по крайней мере три основных подхода к решению проблемы «славян на Дунае».
Первый, и абсолютно доминирующий на сегодняшний день в науке исходит из того, что «славяне пришли на Дунай» — и сконцентрирован на том, чтобы определить: когда и как это произошло.
Второй, который был озвучен О. Н. Трубачевым – пытается доказать, что на Дунае как раз размещалась прародина славян. Как отмечает И. О. Гавритухин, «с разработками археологов построения этого замечательного специалиста не стыкуются» (Гавритухин 2015: 17).
Третий исходит из того, что именно приход славян на Дунай стал решающим рубежом в становлении славян. Как сформулировал В. Я Петрухин: «археологи (М. Б. Щукин, Г. С. Лебедев, Д. А. Мачинкий, Ю. М. Лесман) придают особое значение противостоянию славян и Византии на Дунае для формирования культуры Прага — Корчак в пограничье балто-славянского мира: славяне выделились из балто-славянской общности, столкнувшись с Византией, выйдя «из лесов и болот» на «исторические рубежи»» (Петрухин 1996: 375).
Надо заметить, что (и на это обращали внимание с самого начала научного изучения проблемы происхождения славян) собственно славянские письменные традиции сходились на идее, подкрепляющей именно третью точку зрения (если не точку зрения О. Н. Трубачева). Помимо всем хорошо известного сообщения древнерусской «Повести временных лет», можно упомянуть и польскую традицию: «В прологе к доведенной до 1273 г. Великопольской хронике утверждается, что “Паннония является матерью и прародительницей всех славянских народов”» (Руссев 2009: 6).
Наконец, в самом начале века нынешнего появился и четвертый подход – озвученный Ф. Куртой. Впрочем, его, в некотором смысле, предтеч можно обнаружить много раньше. Именно, если иметь в виду начавшуюся «… еще в 1960-е гг. дискуссию о том, что послужило «первотолчком» для формирования общеславянского этнического сознания — «римско-византийская историография», описывающая славян как этническую целостность (наиболее последовательно эта концепция изложена Л. Е. Гавликом — или собственное межплеменное самосознание …)» (Петрухин 1996: 373).
Равно как и другой ключевой тезис Ф. Курты – о не-существовании Пражской культуры, — растет на самом деле из характерной 
для румынской историографии идеологии «континуитета». Т. е., априорной уверенности в несменяемости в Карпато-Дунайском регионе населения (точнее даже – этнической неизменности) – несмотря на очевидную смену археологических культур (не являются чем-то необычным для румынской историографии второй половины XX века попытки увидеть такой континуитет даже с неолита). Просто Ф. Курта одел этот тезис в «новые одежды» конструктивизма.
Итак, по мнению Ф. Курты: «the Sclavene ethnicity is likely to have been an invention of Byzantine authors, despite the possibility, which is often stressed by linguistically minded historians, that the name itself was derived from the self-designation of an ethnic group» (Curta 2001: 344). При этом, полагает Ф. Курта: «The emblematic use of Slavic, however, was a much later phenomenon and cannot be associated with the Slavic ethnie of the sixth and seventh centuries. Slavs did not become Slavs because they spoke Slavic, but because they were called so by others» (Curta 2001: 346).
И, подытоживая: «The making of the Slavs was less a matter of ethnogenesis and more one of invention, imagining and labeling by Byzantine authors» (Curta 2001: 349).
Здесь надо сразу сказать, что подход Ф. Курты был крайне скептически (и вполне, на мой взгляд, справедливо) встречен специалистами. Как заметил И. О. Гавритухин: «говоря о ранних славянах в Подунавье, трудно пройти мимо работ Флорина Курты. Острый критический ум и обширная эрудиция сделали его многочисленные публикации (на ряд из них ссылаются наши авторы) весьма полезными для обсуждаемой здесь проблематики. Однако некоторые концепции, в числе которых «конструирование» славян византийскими писателями («The Making of the Slavs» вынесено в название одной из книг Ф. Курты), отказ от понятия «пражская культура» и др., вызвали дискуссии и не были приняты ни одним из специалистов, включая наших авторов» (Гавритухин 2015: 23).
Итак, имея в виду эти основные подходы к проблеме «славян на Дунае», как же отвечает сегодня раннеславянская археология на вопрос: когда и как пришли славяне на Дунай?
Представленные в томе статьи можно разделить на три основных блока: «ранние славяне к северу от Среднего Дуная (от Чехии до Трансильвании)», «ранние славяне к югу от Среднего Дуная (от Словении до Сербии)» и «ранние славяне на Нижнем Дунае (Болгария и румынская Добруджа)».
Изначально замысел редакторов был шире. Как указывает И. О. Гавритухин: «К сожалению, в итоге в предполагаемом нами «панно» остались незаполненными две важные «клетки» — о славянах на основной территории Аварского каганата и о памятниках, расположенных севернее Нижнего Дуная, прежде всего, в современной Валахии (т. н. культура/группы Ипотешть — Кындешть — Чурел). По разным причинам авторы, с которым имелась предварительная договоренность, не смогли представить тексты к нужному сроку» (Гавритухин 2015: 18).
Помимо того, задумывался и блок «Славяне на пути к Дунаю». В какой-то мере, он все же представлен прекрасной статьей М. М. Казанского, посвященной вооружению (и вытекающим отсюда вопросам – в целом воинскому делу) ранних славян (V-VII веков н. э.; Пражской, Колочинской и Пеньковской культур).[1]
В этой обширной статье М. М. Казанский подводит итоги своих многолетних исследований этой проблемы. Заключительный вывод формулируется им следующим образом: «намечается два этапа развития боевого комплекса у славян в VI—VII вв.: 1) до 580-х гг. — основную массу славянского войска составляет легкая пехота, вооруженная дротиками, луками со стрелами и щитами, использующая, в основном, «партизанские» методы войны. С 530-х гг. у славян известны отдельные группы профессиональных воинов. Это верховые лучники «гуннского типа» на службе у ромеев во время Готской войны в Италии … или конные дружины, совершившие набег на Балканы в 550/551 г. … 2) 580-е-670-е гг. — наряду с легкой пехотой все чаще фигурирует войско, экипированное профессиональным оружием, таким как мечи или кольчужное и панцырное защитное вооружение («гоплиты»). Это оружие требует навыков обращения с ним, которые вырабатываются только в профессиональной среде, т. е. в постоянных дружинах или на службе в византийской армии» (Казанский 2015: 75).
Я бы все же отметил здесь еще один, промежуточный, вывод М. М. Казанского: «В начале царствования Юстиниана склавины и анты осуществляют в основном пограничные набеги (Прокопий: Тайная история, 18.20), большие вторжения, такие как нападение антов на Фракию при Юстине, случаются редко (Прокопий 1950: 3.40.6). Масштабные вторжения склавинов и антов начинаются в 544—552 гг. (Прокопий 1950: 3.13.24, 3.14.11, 3.29.1, 2, 3.38.1—23, 3.40.1—3, 3.40.31—45, 4.25.1—5), что может свидетельствовать об изменении характера ведения войны» (Казанский 2015: 71-72).
В отдельный блок фактически выделяется и статья П. В. Шувалова, посвященная текстологическому анализу «Стратегикона» Псевдо-Маврикия. Ее ключевой вывод: «Текст «славянской» главы Стратегикона (Mauric. XI 4) возможно разделить на три слоя: (1) очень специфические пассажи, которые могут быть определены как цитаты из некоего текста (Sclav-1) о нравах славян и о том, как надо их грабить; (2) пассажи, написанные неким редактором, заимствовавшим слова из «персидской», «скифской» и/или даже «германской» глав той же книги (Mauric. XI 1—3) с тем же порядком пунктов описания; (3) некоторые специфические словосочетания или небольшие пассажи, написанные тем же редактором (Sclav-2), который заимствовал слова из первых трёх глав. … Три выделенные слоя дают три несколько различающихся образа славян» (Шувалов 2015: 217).
И, по мнению П. В. Шувалова, третья, заключительная редакция, или «редакция Sclav-2 датируется примерно в пределах второй-третьей четвертей VI века, скорее в конце этого периода» (Шувалов 2015: 222).
Однако, как мне кажется, последний вывод, о датировке третьей редакции, вступает в некоторое противоречие с вышеприведенными результатами работы М. М. Казанского (Казанский 2015: 71-72). Тот образ славян, который, по П. В. Шувалову, рисуется еще даже редакцией Sclav-2, как будто все же более архаичен, чем тот, который выявляется по данным других письменных источников и данным археологии уже в начале царствования Юстиниана – и тем более к 544-5552 гг.
Но, перейдем далее к собственно основным блокам статей.[2]
- Ранние славяне от Чехии до Трансильвании.
Первый блок, названный «Сели суть словене по Дунаеви», открывает как раз статья М. М. Казанского – за которой следует работа Н. Профантовой.
Как следует из ее работы, на сегодняшний день «древнейшее славянское население на территории Чехии (западная часть современной Чешской Республики) представлено культурой с керамикой пражского типа, насчитывающей в этом регионе 166 археологических памятников, в основном поселений. Особенно большим и важным является поселение в Розтоках с 335 жилищами, для которого, как и для некоторых других памятников, имеются даты 14С» (Профантова 2015: 97).
Стоит отметить, что все эти памятники отражены на специально составленной карте (Профантова 2015: 98, рис. 1), причем отдельно указаны: а) селища в стратегически важных местах б) селища в) селища, на которых исследованы три и более жилища (а также некоторые другие категории памятников и находок). Такая подача материала позволяет быстро составить представление и о количестве раннеславянских памятников в Чехии, и о степени их исследованности.
В статье охарактеризованы и основные результаты исследований наиболее важных и изученных памятников – в первую очередь поселение Розтоки.
Отдельный раздел Н. Профантова посвятила рассмотрению полученных совсем недавно радиоуглеродных и дендрохронологических дат для ряда памятников Пражской культуры (далее — ПК) с территории Чехии. В итоге, по ее мнению, эти датировки позволяют отнести нижнюю дату ПК в Чехии ко времени около 565\575 года (Профантова 2015: 102).
Основную часть статьи заняло рассмотрение тех, обнаруженных на памятниках ПК в Чехии находок (прежде всего, различных украшений), которые могут рассматриваться как хроноиндикаторы, и, одновременно – указывающие на направление основных связей ПК Чехии.
По ее заключению, основное направление связей ПК Чехии – это юго-восток (Аварский каганат, Византия) и восток (т.е., Северное Причерноморье, Украина), но также запад и в отдельных случаях – север (Профантова 2015: 113).
Существенно, особенно в контексте некоторых прошедших на Генофонд.рф обсуждений, отметить и следующий вывод Н. Профантовой в отношении пражской культуры: «Все ее современные исследователи разделяют вывод, что она появляется здесь внезапно, уже сформировавшейся, и не связана с предшествующим населением эпохи Великого переселения народов. Это видно по изменениям в поселенческих структурах, погребальном обряде и других чертах культуры [выделено мной – А. Р.], указывающих на смену населения, определяемого специалистами как германское, на заключительной фазе — преимущественно лангобардское. Принимая во внимание идентичность основных черт ККПТ в Центральной Европе и на территории Украины, расширение этой культуры на запад на не самых ранних фазах её развития истолковывается как экспансия носителей ККПТ» (Профантова 2015: 97-98). (сокращение ККПТ означает «культуры c керамикой пражского типа»).
Впрочем, в данном случае речь идет не более чем о констатации очевидного всем специалистам факта. Вот как его формулирует другой крупнейший специалист по ранним славянам на территории Чехии, Д. Елинкова (ее статья посвящена территории Моравии): «С точки зрения общего развития, в полосе к северу от Среднего Дуная, появление ККПТ означает выразительную перемену. Характерные лепные, в большинстве своём неорнаментированные сосуды вазовидных форм, с коротким почти вертикальным венчиком, вместе со сковородами с низкими бортиками, показательные для самой ранней 1-й фазы ККПТ на территории Моравии, имеют соответствия в составе форм керамики Восточной Европы, в особенности с типом Корчак (рис. 5: 1, 2). Восточное происхождение этой археологической культуры (см., напр.: Parczewski 1993: 132; Profantová 2003: 27; Kuna, Profantová 2005: 224; Fusek, Zábojník 2005: 551 ad.; Гавритухин 2005: 439 и далее; 2009: 8—13; Pleterski 2013: 618 и далее, 629 и далее) доказывают также характерные углубленные жилища, почти квадратные в плане, с печью-каменкой, размещающейся в большинстве случаев в одном из северных углов, и погребальный обряд — трупосожжения. На восточные связи указывают также некоторые свидетельства мелкого ремесленного производства, например, льячки, известные на всей обширной территории, занятой ранними славянами, главным образом на территории Украины и между Карпатами и Нижним Дунаем» (Елинкова 2015: 125).
Характеризуя раннеславянские памятники на территории Моравии, Д. Елинкова пишет: «Культура c керамикой пражского типа (ККПТ) представлена на территории Моравии многочисленными поселениями и могильниками, исследованными главным образом в южной части региона. К наиболее крупным поселениям относятся памятники в Павлове, Мутеницах, Пржитлуках, Бржецлаве–Поганско… Могильник с 400—500 трупосожжениями в Пржитлуках, полностью не опубликованный (Poulík 1960: 32; 1995: 89), является для ККПТ самым значительным не только в Моравии, но и во всей Центральной Европе. … Всего известно более 100 пунктов с керамикой пражского типа» (Елинкова 2015: 118).
Далее она показывает характерные закономерности распространения раннеславянских памятников региона, иллюстрируя и подкрепляя свои выводы картой (Елинкова 2015: 120, рис.1; на ней учтены и лангобардские памятники).
Отдельный раздел Д. Елинкова посвятила общей характеристике и сопоставлению разработанной ей (еще более 25 лет назад) схемы относительной хронологии ПК региона с аналогичными схемами, предложенными для соседних территорий – Чехии, Словакии и Польши.[3] Как следует из ее анализа, «моравская периодизация … близка периодизационным схемам, разработанным для соседних областей» Н. Профантовой, Г. Фусеком и М. Парчевским (Елинкова 2015:124).
Также значительное внимание Д. Елинкова уделила проблеме внешних связей ПК Моравии. Здесь она подчеркивает факт выраженных влияний со стороны Нижнего Дуная: «Мотивы креста и свастики встречаются только на лепных сосудах, и их наибольшая концентрация отмечена на территории Румынии, особенно между Карпатами, Дунаем и Прутом … появление этих символов на сосудах, найденных в Моравии и других более северных землях, может быть объяснено как следствие влияний из области к северу от Нижнего Дуная» (Елинкова 2015: 135).
В завершающей части статьи Д. Елинкова поднимает очень важный и сложный (и, судя и по ее работе, и работам других исследователей – наиболее сегодня актуальный для специалистов) вопрос о наследии предшествующих культур и влиянии культур т.н. «меровингского круга» на ПК Моравии и Чехии.
«На территории Чешской Республики на заключительном отрезке эпохи Великого переселения народов, где-то на протяжении 3-й трети VI в., ККПТ сменила совершенно другую культуру — меровингского круга, представленную в основном могильниками с трупоположениями. Возникает вопрос: а что если, несмотря на явную смену археологической картины, часть носителей местной меровингско-лангобардской культуры постепенно подверглась культурной ассимиляции славянами, оставившими ККПТ (Tejral 2012: 58 и далее). Однако резкие отличия погребального обряда и особенно бедность погребений с трупосожжениями ККПТ, являющиеся следствием различных корней и условий развития обеих культур, дают мало возможностей для их хронологического и культурного сопоставления» (Елинкова 2015: 137).
Тем не менее, «… в инвентаре погребений с трупосожжениями или поселенческих сооружений ККПТ встречаются находки, которые имеют аналогии в меровингской среде» (Елинкова 2015: 138). Также, «возможность влияния исчезающей культуры могильников с трупоположениями на ККПТ и их частичной синхронности в Среднем Подунавье допускается, не только исходя из рассмотренных свидетельств меровингских влияний … но и по результатам недавних хронологических исследований. Они не исключают продолжение заключительной фазы культуры могильников меровингского круга севернее Дуная до времени после середины VI в. …» (Елинкова 2015: 143).
В целом, на мой взгляд, Д. Елинкова достаточно убедительно продемонстрировала наличие на ряде памятников ПК Моравии (и в целом территорий северной части Среднего Подунавья) субстратных элементов, происходящих из культур лангобардо-меровингского круга. Хотя, тем не менее, сама она предпочитает выражаться здесь гораздо осторожнее: «… вопрос о проникновении носителей ККПТ и освоении ими земель к северу от Среднего Дуная в период существования лангобардских могильников открыт, так же как надёжно не доказан непосредственный контакт славян и предшествующего местного населения …» (Елинкова 2015: 144).
В данной ситуации серьезную, если не решающую роль могут сыграть как раз данные геногеографии. Процитирую: «Генофонд чехов – единственное исключение из «западно-восточнославянского» паттерна среди всех западных и восточных славян. Их генетический ландшафт (рис. 5.19) убедительно говорит об особости чешского генофонда. Область наибольшего генетического сходства находится только в самой Чехии, а светло-зеленые тона умеренного сходства лишь небольшими отдельными языками заходят в соседние области Польши, Словакии, Словении, Венгрии, Австрии и Германии» (Балановский 2015).
Карта генетических расстояний (по гаплогруппам Y-хромосомы) народов Европы от генофонда чехов (карта О.П.Балановского)
То есть, данные геногеографии свидетельствуют о мощном до-славянском субстрате чехов – и, возможно, действительно лангобардском.
В определенной мере продолжая проблему, поднятую Д. Елинковой, словацкий исследователь Г. Фусек включает в контекст ее решения и вопрос о времени появления славян на территории Словакии.
Он обращает внимание (весьма осторожно), что «… в качестве terminus post quem для предполагаемого начала славянской колонизации можно рассматривать начало 470-х гг., что археологически подтверждено постепенным исчезновением памятников германского круга. Однако ситуация для разных регионов северной периферии Карпатского бассейна отличается. Что касается дославянского населения земель Северо-Западной Румынии, Подкарпатской Руси (Закарпатья), Северо-Восточной Венгрии и Восточной Словакии, очевидно, что в третьем горизонте эпохи Великого переселения народов (т. е. в 4-й четверти V — 1-й половине VI вв.) германские находки либо отсутствуют, либо это единичные предметы со спорными датировками … Это приводит к размышлениям о том, нельзя ли датировать начало древнераннеславянского заселения указанных земель именно в этих хронологических рамках» (Фусек 2015: 159).
В целом, по мнению Г. Фусека, «существует достаточное количество фактов, на основе которых можно утверждать, что расселение здесь славян произошло на протяжении третьего горизонта эпохи Великого переселения народов. Согласно письменным источникам, уже в 1-й половине VI в. в соседстве с гепидами на этой территории находились славяне-склавины, контактировавшие и с лангобардами, чему есть и археологические свидетельства. Это соответствует и результатам радиоуглеродной датировки. … Не исключено, что славяне и германцы некоторое время сосуществовали на одной территории» (Фусек 2015: 160-161).
И. О. Гавритухин находит этот вывод убедительным: «… материалы Западной Словакии дали ряд аргументов в пользу синхронизации здешних наиболее ранних памятников пражской культуры, как минимум, с дунайским периодом лангобардской истории (от появления лангобардов к северу от Среднего Дуная в конце V в. до их переселения в Италию в 568 г.)» (Гавритухин 2015: 18).[4]
Он также здесь обращает внимание на известный «мавзолей» эпохи Великого переселения в Журанях (Южная Моравия), где в одной из погребальных камер были обнаружены пражские сосуды. Причем «Пражские сосуды из Журани относятся к ранним формам, как по выкладкам Г. Фусека, так и Д. Елинковой, что позволяет считать их близкими по времени лангобардским памятникам». Учитывая этот и ряд других фактов (в том числе тот, что, по мнению основных специалистов (включая и И. П. Русанову, М. Парчевского и самого И. О. Гавритухина), Верхнее Повисленье включается в ареал ранних памятников ПК), он считает возможным высказать гипотезу, что проникновение носителей ПК на Средний Дунай шло из Верхнего Повисленья через Моравские ворота.
Отдельно, но фактически в контексте этой же проблемы он (как и Д. Елинкова (2015: 144), и Г. Фусек, и А. Плетерский) обращает внимание на «…результаты раскопок в глубине Баварии, позволяющие говорить об очень раннем (на фоне бытовавших взглядов) проникновении славян в Верхнее Подунавье (вплоть, как минимум, до Регенсбурга) на основе не единичных находок» (Гавритухин 2015: 20). А также на то, что в свете результатов исследований Г. Фусека и И. Станчу можно (и даже следует) совсем по иному реконструировать маршрут герулов, которые в начале VI века прошли через «все земли склавинов», возвращаясь из Подунавья на Юго-Запад Балтики: «… герулы вполне могли пройти через перевалы, связывающие Верхнее Потисье с Юго-Восточной Польшей, или через Моравские ворота» (Гавритухин 2015: 22). Тем более, что ранее уже «была выдвинута идея, что их маршрут начался на Тисе («земля гепидов»), затем прошел через регион Верхней Тисы и далее, к перевалам в этой части Северных Карпат (Herrmann 1986: 33)» (Станчу 2015: 164, прим. 1).
Помимо того, нельзя не согласиться с И. О. Гавритухиным (2015: 22) и Г. Фусеком (2015: 154) в том, что эти новые археологические открытия заставляют с доверием отнестись к сообщению епископа Мартина из Браги (выходца из Паннонии). В этом сообщении среди народов, крещенных святым Мартином Турским, упоминаются и славяне – соответственно, еще в первой трети VI века.
Г. Фусек также обращает внимание на сообщение Прокопия Кесарийского о гепидах. Гепиды в 548 г. пропустили склавинов через свою территорию для того, чтобы те могли совершить набег на территорию Византии. Представляется очевидным, что территория гепидов должна была располагаться между землями склавинов и Дунаем. А поскольку расселение гепидов достаточно точно локализуется в северо-восточной части Карпатской котловины, прежде всего в Трансильвании, территория этой группы склавинов по всей видимости, действительно должна была располагаться «где-то на северной окраине Карпатского бассейна» (Фусек 2015: 154; см. также карту на стр. 159, рис. 6).
Поэтому, вряд ли можно согласиться в этом вопросе с И. Станчу.
Он, с одной стороны, полагает, что «… местонахождению славян, по описанию Прокопия, лучше соответствуют Северо-Западная Румыния и Северо-Восточная Венгрия, непосредственно прилегающие с севера к областям, контролируемым и заселенным гепидами» (Станчу 2015: 163, прим. 1). И это представляется вполне аргументированным выводом.[5]
Но, с другой, он завершает свои рассуждения следующим выводом: «Но более оправданным кажется предположение Флорина Курты, который их локализует поблизости от Дунайской границы ранней Византийской империи (Curta 2008a: 663). Это объяснение было принято и Мареком Дулиничем, который, однако, не исключает и других вариантов (Dulinicz 2009—2010: 244)» (Станчу 2015: 163, прим. 1).
В этой ситуации все же, думаю, вряд ли можно согласиться, что «регион, где действовали упомянутые ранние славяне, находился западнее, вероятно, в южной части современного Румынского или Сербского Баната» (Станчу 2015: 163-164) – т.е., в непосредственно прилегающем к Дунаю (и лимесу) районе. Тем более — с учетом выраженного здесь же твердого мнения И. Станчу о том, что «к югу от Карпат, в современных Мунтении и Олтении, гепиды не могут быть локализованы».
Впрочем, вернемся к работе Г. Фусека.
Среди его наблюдений я бы особо выделил также следующее: «Хотя в обширном ареале пражской культуры наблюдается много общего (Stanciu 2011: 202—229), на отдельных территориях даже керамика древнейшего горизонта имеет отличия. Это может быть связано с постепенным, поэтапным распространением пражской культуры».
И, наконец, важно подчеркнуть, что хотя «в 568 г. в центральной части Карпатского бассейна обосновался новый гегемон — авары», но «на расположенные севернее территории со славянским населением они начали проникать только около середины VII в., когда пражская культура постепенно трансформировалась в качественно новую форму проявления культуры славянского населения региона, в основном синхронную «средне-» и «позднеаварскому» периоду, а позднее ставшую основой местной славянской культуры эпохи Великой Моравии» (Фусек 2015: 161).
Обратимся далее к чрезвычайно интересной и важной статье, которую представил «выдающийся специалист в данной области исследований румынский археолог Иоан Станчу» (Фусек 2015: 159).
Итак, «на территории северо-запада Румынии выделяется, начиная самое позднее с середины VI в., горизонт, содержание которого четко отличается от предшествующей археологической реальности (впрочем, эта перемена наблюдается на территории, которая, похоже, была крайне слабо заселена или даже пустовала, по меньшей мере, полстолетия до описываемых событий). Появляется модель заселения, которую можно обнаружить на всем пространстве Верхнего Потисья и далее на землях, расположенных к северу и северо-востоку, которые считаются исходными для славянского передвижения (например, регион Припяти) или находились на одном из маршрутов, связанных с миграцией славян» (Станчу 2015: 203).[6]
Горизонт этот получил обозначение Лазурь – Пишколт.
Под Верхним Потисьем подразумевается, поясню, обширный регион, расположенный от Бескид до т.н. Месешских ворот – открывающих путь в Трансильванию с северо-запада (Станчу 2015: 193, рис. 18).
Характеризуя «горизонт Лазурь-Пишколт», И. Станчу пишет следующее: «с точки зрения региональной группировки аналогий, можно разделить целые сосуды с территории северо-запада Румынии на несколько групп. Лучше всех представлена первая из них, включающая экземпляры, повторяющие керамику пражского типа (Прага — Корчак). Параллели этим сосудам концентрируются на северо-востоке, на территории между реками Тетерев, Припять и Западный Буг, а также к северо-востоку от Карпат (бассейны верховий Сирета и Прута, а также Верхнего и Среднего Днестра) и к северу от Карпат, на Верхней Висле и реке Сан. Схожая картина наблюдается для группы II, представленной «тюльпановидными» сосудами, имеющими аналогии в колочинской или пеньковской культурах. Поселения с Верхней Вислы или реки Сан, расположенные в зоне перевалов через Северные Карпаты, могут рассматриваться в качестве связующего звена между памятниками северо-запада Румынии (через Верхнее Потисье) и пространством с севера и северо-востока. К югу от Карпат, на румынской территории, аналогий упомянутым типам мало, поскольку в том регионе чаще имитировались формы сосудов, сделанных на быстром круге» (Станчу 2015: 192-193).
Применительно к территории к югу от Карпат, хоть она в целом и остается за кадром этой его статьи, И. Станчу также дает ряд важных оценок – которые следует упомянуть.
Итак, «на поселении Братей 1за этапом, связанным со специфической культурной средой Гепидского королевства (стадия b), следует горизонт, характеризующийся появлением углубленных жилищ с печами-каменками и распространением лепной посуды (стадия с). … Независимо от датировки начала нового этапа на братейских поселениях, он выделялся для культуры, называемой Ипотешть — Кындешть — Братей, в целом (как ее второй этап), а характеризующие его изменения соотносились с появлением первых групп славянского населения (см., например: Bârzu, Brezeanu 1991: 204; Zaharia 1994—1995: 324, 331, 334—335)» (Станчу 2015: 181).
Говоря же о территории Баната и Олтении, он, упоминая ряд поселений в районе Железных Ворот, обращает внимание и на поселения «Гропшань, Фэкэй (рис. 24: 5—11), Ипотешть (Popilian, Nica 1998; Toropu 1976: 121—122; 127, fi g. 29; 211, nr. 52; Roman, Ferche 1978). Найденные там углубленные жилища с вырезанными в глиняном блоке печами с использованием вальков, с лепной керамикой пражского облика характерны также для поселений равнин Мунтении или северо-запада Румынии, как и памятников, расположенных далее на север и северо-восток» (Станчу 2015: 202).[7]
То есть, замечу, речь идет в том числе и об одном из эпонимных памятников группы Ипотешть-Кындешть-Чурел, и, в целом, о характерном облике материальной культуры этой группы. Это существенно, поскольку сама группа Ипотешть-Кындешть оказалась не охвачена отдельной статьей в данном томе журнала.[8]
Вообще же статья И. Станчу охватывает не только Верхнее Потисье (базовый для него регион исследования), но и территорию Трансильвании, а отчасти и Восточное Прикарпатье. И чрезвычайно насыщена информацией и выводами – которые невозможно достаточно полно отразить в кратком обзоре.
Поэтому, выделю здесь особо лишь те, чрезвычайно важные его выводы, которые относятся к Восточному Прикарпатью (причем, не надо забывать, по справедливому замечанию И. О. Гавритухина, что реки Прут и Сирет – впадают в Дунай).
Итак: «отнесение начала второй фазы развития группы/культуры Костиша — Ботошана на территории Молдовы (прямо связанной с появлением славян) к середине V в. пока недостаточно обосновано. Существуют также мнения о еще более ранней датировке (Comşa 1973a: 198—199, nota 1; 1974b: 24—25, nota 6; Stanciu 2001: 117—119), что указывало бы на проникновение славян на земли юго-востока Трансильвании уже в 1-й половине V в. [выделено мной – А. Р.], учитывая, что и позднее они находились за пределами Гепидского королевства (Comşa 1979: 109—114)» (Станчу 2015: 205).
Речь идет о группе\культуре, занимающей предгорную зону в бассейне р. Сирет (Станчу 2015: 204, рис. 25; 205, рис. 26). Одновременно, замечу, это – зона массовой ранней славянской гидронимии (Быстрица, Сучава, Молдова и др.; впрочем, хорошо представлена она и в Мунтении: Дымбовица, Яломица). Причем, речь идет о крупнейших реках региона.
А, как показывает свежайшая и чрезвычайно ценная работа (Балановский 2015а), по данным геногеографии молдаване заметно отличаются от румын. И это трудно не поставить в связь с давно установленным фактом участия в образовании молдавского народа и государства двух основных компонентов – восточнороманского и восточнославянского.[9]
Таким образом, нельзя не согласиться с оценкой И. О. Гавритухина: «работы И. Станчу способствовали краху последних прибежищ некогда господствовавшей среди ряда ученых теории о появлении славян в Карпатском бассейне лишь с аварами. Она всегда была не более чем умозрительным построением, но теперь писать об этом могут лишь те, кто игнорирует археологию как науку» (Гавритухин 2015: 21).
Завершив на этой ноте обзор статьи И. Станчу, перейдем к статье А. Плетерского. Она посвящена (как и работа И. Станчу) одному из тех двух регионов Славянского Подунавья, «где в изучении раннеславянской культуры в недавнее время произошли прорывы, кардинально меняющие существовавшие представления» (Гавритухин 2015: 20).
И именно работу А. Плетерского (а также Д. Елинковой и И. Станчу) я бы все же выделил особо даже на общем великолепном фоне составивших этот том журнала статей.
- Ранние славяне к югу от Дуная.
Статья А. Плетерского также и начинает второй блок статей, охватывающий раннеславянские древности к югу от Дуная – «Да и за Дунай, за Дунай…». Посвящена она прежде всего ранним славянам на территории Словении и Северо-Западной Хорватии.
Прежде всего отмечу, что статья А. Плетерского в очень высокой степени междисциплинарна – она рассматривает не только данные археологии (основные для нее), но и лингвистики, теоретической этнологии, этнографии влахов Западных Балкан, фольклора, ну и, разумеется, исторические данные.
И, разумеется, и в данном случае можно остановится лишь на некоторых, показавшихся мне наиболее интересными, выводах и наблюдениях А. Плетерского.
Начну с того, что несколько разделов статьи посвящено проблеме славянизации Восточно-Приальпийского региона.[10]
При этом, А. Плетерский подчеркивает: «Необходимо признать, что на данной территории не известны землянки, характерные для славянских культур ряда других регионов, и если именно они будут являться показателем присутствия славян, то тогда нужно полагать, что славян на интересующих нас землях не было вовсе. Другое дело, если мы возьмем в качестве признака присутствие и распространение лепной керамики, близкой так называемой керамике пражского типа. В последние два десятилетия стала доступной серия датировок с использованием 14C, которые показывают, что как лепная, так и большинство неорнаментированной керамики в рассматриваемом регионе (особенно на северо-востоке Словении) в основном появляется не позднее 584 г. (Pleterski 2010a: 127—129). Эти находки происходят главным образом из незадолго до этого возникших поселений, где такая керамика превалирует или является единственным типом сосудов» (Плетерский 2015: 232).
Процитирую здесь и И. О. Гавритухина: «Следует отметить, что, помимо наиболее ранних [памятников – А. Р.], которые обсуждает А. Плетерский, уже к 2010 г. для VI—VIII/IX вв. их было более 50. В сопоставлении с наблюдениями над сменой керамических форм и наборов, получается хронологическая шкала (один из ее вариантов и важнейшие материалы см. в: Pleterski 2010: 85—160). Она подтверждает ранние даты упомянутых архаичных комплексов и соотносима со шкалами, созданными для других регионов славянского мира этого времени» (Гавритухин 2015: 20).
Особое внимание А. Плетерский сосредотачивает на действительно ключевой проблеме стремительного и мощного распространения славян на огромных территориях Центральной и Восточной Европы.
Впрочем, надо отметить, что сложность этой проблемы во многом преувеличена.
Именно, не учитывается, что фактически уже в V в н. э. ПК (не говоря о Пеньковской культуре – атрибутируемой другой ветви славян, антам) распространяется на значительной территории от Днепра до Восточного Прикарпатья и Верхнего Повисленья.
Процитирую: «уже давно в целом очерчен и признан специалистами круг ранних памятников ПК, известных на территории части Польши, в Полесье, Восточном Прикарпатье, относимых к ранней, или первой, фазе ПК и датированных V в. (Русанова 1978; Русанова, Тимощук 1984; Баран 1988; Parczewski 1988а; 1993; Гавритухин 1997а; 2000а; 2005; Вергей 1997; Вяргей 1999)» (Гавритухин 2009: 8).
При этом, хотя непосредственные истоки ПК (по сформулированной И. О. Гавритухиным и доминирующей в науке точке зрения) улавливаются в памятниках бассейна Припяти, датируемых не позже второй половины IV в. н.э., но и распространение ее в направлении Восточного Прикарпатья и Верхнего Повисленья было не мгновенным. А заняло, по оценкам самого И. О. Гавритухина, около ста лет. И, что очень существенно: на протяжении этого отрезка своей истории, в треугольнике «Припять — Верхний Днестр -восточные районы Польши», носители ПК фактически ассимилировали, а точнее — вовлекали в орбиту нового этнокультурного образования фактически очень близкородственные им в культурном и языковом отношении группы.
По всей видимости – носителей балто-славянских диалектов.
Приведу еще одну цитату: «Группа памятников римского времени, имеющих ряд черт, схожих с ПК, представлена на Днестре (Баран В. Д. 1981; Баран, Гопкало 2005). Их наименование «типа Куропатники» кажется мне предпочтительнее употребляемых терминов «типа Черепин — Теремцы» или «днестровская группа черняховской культуры». Учитывая, что тип Куропатники связан с зубрецкой культурой, сложившейся на основе одного из вариантов пшеворской культуры при участии носителей позднезарубинецких и других традиций (Козак 1991), представляется перспективным выделение схожих традиций и в рамках собственно пшеворского ареала (Русанова 1990 — даны лишь первые наметки такой работы)» (Гавритухин 2009: 19).
Наконец, в-третьих, как отчетливо демонстрируют накапливающиеся археологические данные, и продвижение славян на Дунай, а также в Баварию, началось существенно, практически на сто лет, раньше, чем это предполагали археологи еще несколько лет назад. Соответственно, и процесс славянизации этих территорий занял в действительности больше времени, чем это предполагалось ранее.
Тем не менее, не приходится отрицать и то, что славяне, по выражению А. Плетерского, продемонстрировали «значительную ассимиляционную мощь» (Плетерский 2015: 234).
Пытаясь вскрыть механизмы этой «ассимиляционной мощи», он, во-первых, обращает внимание на сообщение «Стратегикона», который указывал, что «славяне не практиковали постоянного рабства, как это делали другие народы. А, после определенного периода времени жизни у них пленника дают ему выбор: возвратиться на родину за небольшую плату или остаться уже как свободный человек и друг» (Плетерский 2015: 235).[11]
Во-вторых, соединяя выводы М. Перы, М. Барады и Я. В. Барана, он обращает внимание на характерные для славян феномены «жупы» и «верви».
Итак, «основными политическими единицами, в которых славяне решали жизненные вопросы, были жупы (см. ниже), так что стать славянами означало интегрироваться в сообщество жупы. Несомненно, что этот процесс был разновидностью правового акта. Что это был за акт, можно заключить из рассмотрения его последствий (Wirkungsgeschichte). Это хорошо документировано для жупы Полица в Далмации — в горных землях близ Сплита (современная Хорватия). Жизнь в жупе Полица регулировалась специальным законом Полицы, который содержит многочисленные реликты, сохранившиеся с очень древних времен. Этот закон как «Полицкий статут» был записан в 1322 г.» (Плетерский 2015: 235).
В «Полицком статуте» упомянут и термин «вервь»; он встречается и в древнерусском своде «Русская Правда» XI в.
И, «Я. В. Баран нашел объяснение для верви из «Русской Правды» и «Полицкого статута», придя к выводу, что таким образом выстраивалось символическое пространство родственных связей, когда с помощью веревки устанавливалась линия, соединявшая близкородственные семьи и их жилища (Баран 1992; 1997). Это может означать, что слово вервь имеет три значения: социальное, территориальное и веревки как предмета. Исходя из характера использования слова вервь в «Полицком статуте» (Pleterski 2013c: 28), можно заключить, что как братья по крови имели неразрывную связь с матерью, давшей им жизнь (пуповину), так и «веревочные братья» связаны веревкой с Матерью-Землей, которая дала им жизнь. Славяне, как показано Я. В. Бараном, мерили свои земли при помощи веревки. Все, кто, делая это, вместе держали веревку, становились «веревочными братьями». Это был правовой акт, по которому чужаков включали в сообщество на равных правах, не зависимо от их кровного происхождения. Таким образом, они становились славянами» (Плетерский 2015: 235).
Чрезвычайно интересными представляются мне и рассуждения А. Плетерского о причинах генезиса и эволюции собственно керамики пражского типа.
«Узкие и высокие горшки пражского типа своей формой соответствуют термальной эффективности при приготовлении пищи в печах, имеющих отверстие сверху. Хороши для этого и сковороды. Поэтому они были естественным компонентом кухонной культуры древних славян. К югу от Дуная славяне под влиянием местной кухонной культуры начали использовать открытый очаг и на Балканах иногда полностью отказывались от печей. Горшки неизбежно становились шире, ниже, что оптимизировало их термальную эффективность для открытого очага» (Плетерский 2015: 236).
Иными словами, мы видим, что составные определяющие элементы ПК связаны более глубокой, функциональной связью – и образуют целостный комплекс не только в культурном плане. Объясняет это и то, почему эволюция пражской керамики на новых территориях шла в сходном направлении.
Наконец, существенной представляется и поддержка А. Плетерским гипотезы Даши Павлович, предложившей, что в Прекмурье (область в верховьях Дравы) славяне были уже до лангобардов. По мнению А. Плетерского, «гипотеза Д. Павлович важна, поскольку она начала разрушение широко распространенного научного мифа о связи расселения славян с аварами, сменившими в Паннонии лангобардов и подчинивших гепидов. Ее наблюдения подтверждаются датировкой с помощью 14C древесного угля из ямы SE095 на поселении Подкотом недалеко от Нова-Таблы. Верхняя калиброванная дата — 535 год» (Плетерский 2015: 241).
Важно отметить, что именно Прекмурье – это зона распространения слова «*gъlčěti (говорить), которое указывает на существование определенной праславянской диалектной группы» (Плетерский 2015: 244). Это, по А. Плетерскому, достаточно узко распространенная изоглосса (представлена в русских говорах).
И, в целом, обращает внимание А. Плетерский, словенский язык, занимая весьма ограниченную территорию, «подразделяется более чем на 40 диалектов, что больше, чем у большинства других славянских языков, в том числе тех, носители которых более многочисленны. В связи с этим немаловажен забавный комментарий покойного словенского этимолога Франсе Безлая, сделанный им в одной из своих лекций. Он сказал, что это разнообразие диалектов производит впечатление, будто каждое славянское племя послало свою делегацию в Словению» (Плетерский 2015: 230).
Соответственно, приходит к выводу А. Плетерский, «Славянское расселение нет оснований рассматривать как единую волну, затопившую всё в пределах ее досягаемости. Оно было более похоже на постепенное, но очень упорное перемещение и расселение малых групп. Если первые славяне в Прекмурье были уже в 1-й половине VI в., то древнейшие кремационные погребения в Восточноальпийской области относятся к VII в., а в глубине Истрии славяне появляются только к концу VIII в.» (Плетерский 2015: 244).
Останавливаясь на этом, перейдем от территории Словении – к Сербии. Точнее – к территории северной Иллирии и Далмации, для начала.
Как указывает один из современных патриархов сербской археологии, «славяне появились на правобережье Сербского Подунавья и в ряде городов Северной Иллирии не позднее 580-х гг., а в Далмации в V—VI вв.» (Янкович 2015: 249).
Характеризуя наиболее ранний пласт находок, Дж. Янкович отмечает, что они, по всей видимости, были связаны с расселением славян к югу от Дуная «по договоренности с Империей» (Янкович 2015: 252). В частности, указывает он здесь же, пальчатые «фибулы, связываемые со славянами, на территории Империи обнаружены в городах и крепостях, а не на простых поселениях или могильниках».
В связи с пальчатыми фибулами он останавливается на проблеме их славянской атрибуции – поскольку, в ряде работ последних лет тот же Ф. Курта усомнился в их славянской атрибуции.
По этому поводу Дж. Янкович отмечает: «особенности археологических памятников (поселения и превалирующие могильники по обряду кремации) — недостаточное основание для гиперкритицизма (иногда не связанного с наукой). Тем более что он противоречит однозначным сообщениям письменных источников. Например, известно, что посланники франков обрядились в славянскую народную одежду, чтобы их принял князь Само (Фредегар, Хроника: 68)» (Янкович 2015: 251).
И. Станчу касательно пальчатых фибул (типов, связанных Й. Вернером со славянами) замечает: «Все же, в полиэтничной среде Аварского каганата они кажутся характерными для чужого населения, а многие из них выявились на территориях, населенных ранними славянами (Fiedler 2010: 240—243)» (Станчу 2015: 187, прим. 46).
Я бы к этому добавил, что Мазурское Поозерье (находки из которого акцентирует Ф. Курта по отношению к ряду типов пальчатых фибул – предлагая их балтскую атрибуцию) тоже в общем относится к балто-славянскому ареалу.
В целом, статья Дж. Янковича имеет монографический характер; в ней представлены, с разной степенью подробности, раннеславянские древности (в первую очередь керамика, а также фибулы) из 91 пункта, располагающихся на значительной территории от реки Сава до Эгейского моря (Янкович 2015: 250, карта). Надо признать, впечатляет, какой объем информации умудрился вместить Дж. Янкович в рамках хоть и большой, но все же статьи.
Отдельно отмечу, что значительное внимание уделено в статье проблеме расселения сербов в Далмации и Иллирии.
Следующая статья представлена Д. Радичевичем, и посвящена именно Сербскому Подунавью. Она построена по принципу «аналитическая часть плюс каталог» — в котором дана подробная характеристика рассматриваемых памятников.
Из этого региона на сегодняшний день происходят 13 раннеславянских поселений (Радичевич 2015: 286, рис. 1). По заключению Д. Радичевича, «Присутствие славян в северных районах Карпатского бассейна в 1-й половине VI в. археологически подтверждается распространением памятников, отнесенных к пражской культуре (Гавритухин 2009: 14, там же литература). Немалое число таких памятников в северной части Карпатского бассейна от верховьев реки Тиса до Западной Словакии принадлежит к ранней фазе этой культуры (Fusek, Olexa, Zábojnik 2010: 337—363; Fusek, Zábojník 2003: 319—337; 2010: 155—167). По имеющимся данным, на рассматриваемой в этой работе территории подобных находок пока нет» (Радичевич 2015: 302).
И, согласно Д. Радичевичу, датировать раннеславянские памятники Сербского Подунавья следует не ранее второй половины VI в. н. э.
Особое внимание обращает он на находки раннеславянских древностей из византийских крепостей региона: «По-прежнему как самые ранние артефакты, соотносимые со славянами, жившими в южных областях Сербского Подунавья, принимаются лепные керамические изделия из византийских крепостей, расположенных вдоль границы. … Эти находки связывают со склавинами и антами, состоявшими на службе Империи. С этим же периодом и населением связывают ряд типов пальчатых фибул, распространение которых обычно соотносится с появлением лепной керамики в византийских крепостях и наиболее ранними славянскими поселениями на открытом пространстве» (Радичевич 2015: 302-303).
В связи с пальчатыми фибулами Д. Радичевич замечает: «некоторыми авторами отрицается славянское, а подчеркивается балтское происхождение фибул типа IJ по И. Вернеру (Curta 2009: 125, 131, Fig. 2), для экземпляров, найденных в Нови-Бановцах и Стеневаце, более приемлемой кажется традиционная интерпретация, относящая их к славянам, и соотнесение с заключительным этапом переселения славян в междуречье Дуная, Савы и Дравы» (Радичевич 2015: 303).
И, наконец, по его мнению: «Вероятно, славяне были привлечены к защите византийских границ в области Аквиса после 585 г., когда византийское население пострадало в результате аварского похода» (Радичевич 2015: 304).
Остановившись на этом, перейдем к завершающей – но не менее интересной статье тома. Тем более, что она посвящена вопросу, изучение которого находится во многом в начальной стадии.
Итак, заключает том статья болгарского археолога Н. Хрисимова, посвященная Нижнему Дунаю – конкретно территории Болгарии и румынской Добруджи. Она также построена по принципу «аналитическая часть плюс каталог».
Обобщая результаты своего исследования, Н. Хрисимов пишет: «Обзор славянских материалов показывает следующие тенденции: — Находки керамики пеньковского типа происходят исключительно из византийских крепостей, что подтверждает тезис о том, что первая волна славянских поселенцев в Византии была в основном федератами. Находки этой керамики могут быть соотнесены только с первым поколением инфильтрантов. Следующее поколение вряд ли могло быть связано с подобным низким уровнем материальной культуры. Преобладание керамики пеньковского типа (особенно на территории Добруджи) может напрямую отражать присутствие носителей пеньковской культуры с территории современных Молдовы и Украины» (Хрисимов 2015: 309).
Согласно карте (Хрисимов 2015: 311, рис. 1), что раннеславянские древности происходят из пунктов вдоль всего правого берега Нижнего Дуная — от Железных Ворот до устья Дуная. Половина из них сконцентрирована в Добрудже.
Причем, И. Хрисимов специально оговаривает: «предлагаемый каталог требует существенного пополнения ввиду постоянных новых находок раннеславянской керамики в активно изучаемых ранневизантийских крепостях Северной Добруджи и немалого числа неопубликованных материалов из Болгарии» (Хрисимов 2015: 313).
Необходимо также оговорить, что Н. Хрисимов ограничивается здесь исключительно самым ранним пластом раннеславянских древностей. И не затрагивает памятников типа Хлинча I – Попина – Гарван и Вылчедрым — Якимово, которые связаны со второй волной заселения славянами территории Болгарии (Хрисимов 2015: 313).
Что касается количественной характеристики самого раннего пласта славянских древностей на территории Болгарии и Добруджи, то количественно он незначителен. Так, «По мнению М. Комши, в Диногеции присутствует лепная керамика как пражской, так и пеньковской культур, их общая численность — 2% от общего числа керамики из крепости (Comşa 1999: 302—303)» (Хрисимов 2015: 317).
Однако, Н. Хрисимов справедливо обращает внимание, что подобная материальная культура должна была характеризовать лишь первое поколение инфильтрантов – которые неизбежно должны были быстро принимать существенно более высокую материальную культуру Империи. То есть, в данном случае мы имеем дело с осознанием пределов возможностей археологии выявить очевидное по данным письменных источников (и конечному результату – славянизации региона) проникновение славян – склавинов и особенно антов, — на территории к югу от Дуная уже в первой половине VI в. н.э.
Итак, вот, в самом общем виде, как выглядит раннеславянская археология Подунавья сегодня.
Однако я хотел бы отдельно остановиться еще на одном вопросе, который так или иначе затрагивали ряд авторов данного тома – в первую очередь А. Плетерский, Н. Профантова и Д. Елинкова.
Я имею в виду вопрос, сформулированный тем же А. Плетерским как «кто такие славяне?».
В данном случае я хотел бы сконцентрироваться на проблеме этимологии и соотношения этнонимов склавины и славяне. Ее прояснение, очевидно, имеет решающее значение и для прояснения проблем славянского этногенеза, и для того, чтобы понять механизмы славянизации (достаточно быстрой – хотя, как я уже говорил выше, существенно более медленной, чем многие это представляют) значительных просторов Центральной и Восточной Европы.
- Склавины и славяне: проблема этимологии и соотношения этнонимов.
Итак, наиболее принятая (если не общепринятая) в научном мире этимология этнонима славяне следующая: «Семантически лучше подкреплено другое объяснение этого имени, которое выводит его из протославянского *slovo — «слово». Славяне, таким образом, были людьми, с которыми мог говорить каждый, кто понимал их язык. В пользу этого мнения свидетельствует тот факт, что славяне называли своих западных германских соседей *němьci — «немцы», что означало людей, которые не говорят (Snoj 1997: 582; с новыми доказательствами: Schallert, Greenberg 2007: 13). Славяне, поэтому, должны были быть братьями по языку» (Плетерский 2015: 231).
Вот как это формулировал Д. А. Мачинский: «Сам этноним *slavēne, возможно, говорит о выраженном самосознании его носителей. Он восходит (с наибольшей вероятностью) к балтославянскому *šlaṵ- ‘звать, называть’, продолжающемуся в общеславянском slovo ’слово‘, sluti ‘слыть, быть тем, о котором говорят, быть знаменитым’, slava ‘слава, хвала’, а также в латышском slava ‘слава, хвала’, литовском šlovė ‘слава, хвала’. Таким образом, самоназвание *slavēne могло означать либо ≪обладающие речью (словом)≫, в отличие от неких иноязычных соседей (например, бастарнов и сарматов), либо ≪те, о ком говорят≫ (Тохтасьев 1998; Кулешов 2008; Мачинский 2008)» (Мачинский 2009: 475).
К этому он добавляет также существеннейшее уточнение.
Именно: «До недавнего времени общепринятой была реконструкция этого древнейшего имени как *slověne, но в последнее время выдвинута другая аргументированная реконструкция, основанная на формах бытования и транскрипции исходного этнонима в соседствующих иноязычных традициях (греческой, латинской, германской, венгерской), а также на данных топонимики, сопоставляемых со свидетельствами письменных источников и археологии. Согласно с вышеозначенными данными древнейшее самоназвание следует реконструировать для I – середины IX в. как *slavēne (*slavēnai), с вероятным вариантом *slavāne (*slavānai), при возможном существовании краткой бессуффиксной формы *slavai (основа *slav-) (Тохтасьев 1998: с. 30–31; Кулешов 2008; Мачинский 2008). Лишь примерно с VIII–IX вв. огласовка этнонима стала принимать форму *slověne, которая постепенно возобладала после середины IX в. и адекватно отражена в ранних памятниках славянской письменности и этнониме «словěне» (ильменские)» (Мачинский 2009: 472).
Однако, здесь есть проблема.
То, что под склавинами византийские источники подразумевали именно славян – сомнений не вызывает. Пытаться это отрицать – это пытаться отрицать очевидные вещи.
Но, каким же образом возникла форма склавины?
Традиционное объяснение, которое здесь предлагает и Д. А. Мачинский – что это результат греческого искажения: «В этнониме Σταυανοί, после привлечения данных топонимики и археологии, с уверенностью усматривается искажённый выпадением буквы λ этноним *slavēne/slavāne в греческой огласовке и транскрипции со вставным τ между σ и λ (Шафарик 1837–1848; Lowmiański 1964; Иванов, Топоров 1980; Мачинский 1976; 2008; Мачинский, Тиханова 1976)» (Мачинский 2009: 473). Совсем недавно эта точка зрения была развита П. В. Шуваловым: «… северная часть третьей карты, использовавшейся Птолемеем, была написана староримским курсивом. Эта гипотеза может помочь идентифицировать два народа: ставанов и кареотов. Действительно, судя по табличкам из Виндоланды, одна из двух распространённых форм латинской буквы L, а именно т.н. «короткая» форма легко могла быть спутана с буквой T» (Шувалов 2013: 75).
Однако, такое объяснение наталкивается на ряд противоречий.
Именно, уже сам Д. А. Мачинский отмечает: «Первоначально он должен был выглядеть как στλαυανοί – форма, близкая к зафиксированным в рукописях, восходящих к текстам VI в., греческим формам вроде Στλαβηνοί, Σθλαυηνοί (Свод 1 1994: с. 465) или латинским формам со вставным «с» во франкских рукописях IX в., восходящих к анналам начала IX в., – sclavani, Sclavania (Свод 2 1995: с. 447, 464–466)» (Мачинский 2009: 473).
На аналогичный факт (хоть и в другом контексте) обращает внимание Н. Профантова: «Иногда вызывает скептицизм нередкая интерпретация этнических имён Veneti — Winidi, например, приведенных в хронике Фредегара под 623/624, 631/632, 633/634 гг., как иного названия славян, помимо греч. Sklavinoi (см., например: Curta 2008). Однако, отмечу, что в пассаже о Дерване упоминается воевода сербов из рода славян и что в хронике Фредегара есть формулировка: «Sclavi, cognomento Winidi, quorum regnum Samo tenebat; Samo regem Sclaworum» (Fredegarius 1966: 21, 23)» (Профантова 2015: 98).
Конечно, мы могли бы предположить, что эти западноевропейские хроники в данном случае восприняли византийскую традицию. Однако, на мой взгляд, это будет заведомо слабым объяснением.
Тем более, что хорошо известный факт: арабские источники именовали славян — сакалиба. То есть, также отражали в своей передаче этнонима наличие звука \к\.
Следовательно, наиболее простое и непротиворечивое объяснение всех этих фактов следующее:
Изначальной формой этнонима славяне было ‘стлавене’ – которое и дало формы склавене и славене, славяне, словене.
Лингвистическое подтверждение такой эволюции этнонима достаточно очевидно – и вытекает из закономерностей эволюции праславянских *tl, *dl.
Именно: «Как уже давно установлено, в древнепсковском диалекте *tl, *dl дали kl, gl. В псковских источниках многократно встречаются перфекты типа блюглись, повегле «повел», въсъгли «сели», сустръкли «встретили», учкле «учел» и др. Тот же эффект обнаруживается в ряде существительных, в частности, жерегло «узкий пролив», жагло «жало», ёгла, егль «ель», клещь «лещ», мочигло «болото» и др., в многочисленных топонимах (как собственно псковской, так и новгородской территории) Жерегло, Жаглово, Виглино, Еглы, Еглино, Раглицы, Сеглицы, Суглица и др. См. Лингв., § 36 (там же о литературе вопроса), Изуч. яз., § 5, Николаев 1989: 190). В вост.-новг. говорах, как и в наддиалектном древнерусском, *tl, *dl дали l: блюлись, повелъ, сустръли, жало, ель, лещь и т. д.» (Зализняк 2004: 49).
Таким образом, появление формы Sklavinoi в византийских источниках связано с тем, что ранее всего в контакт с византийцами вступили именно те группы славян, для которых, как и для носителей древнепсковского диалекта, был характерен переход праслвянских *tl, *dl – в kl, gl.
А также, видимо, и эволюция праславянских *tj, *dj – в [k’], [g’] (Романчук 2014). Характерные рефлексы праславянских *tj, *dj как [k’], [g’] наблюдаются в некоторых южнославянских (македонский) идиомах. А также, как показал С. Л. Николаев, и в том же древнепсковском диалекте (Зализняк 2004: 48-49).
Действительно, как указывает Андраш Золтан: «… вопреки всем усилиям Е. А. Хелимского представить этот панноно-славянский диалект однородным, детальное изучение материала позволяет предположить как минимум два славянских диалекта в центральных областях Карпатского бассейна. Одним из них был, несомненно, описанный Е. А. Хелимским паннонославянский, переходный диалект между языковыми предками сегодняшних словенцев и хорватов, с одной стороны, и мораван и словаков – с другой» (Золтан 2013: 211).
И, для нас существенно, что “с западнославянскими языками роднит панноно-славянский и сохранение праславянского сочетания *dl (в отличие от южных славян, где *dl > l), что в венгерском отражается как ll: *vidla > villa ‘вилы, вилка’, *motovidlo > motolla ‘мотовило’); по мнению Е. А. Хелимского изменение *dl > ll совершилось уже в панноно-славянском (ХЕЛИМСКИЙ 1988: 359)» (Золтан 2013: 212).
С другой стороны, в этом панноно-славянском диалекте «… на южнославянские языки, точнее на язык предков хорватов и словенцев указывает судьба праславянских сочетаний *tj и *dj: рефлексом *dj в венгерском выступает gy [d’] (ср. с.-х. đ): венг. megye ‘медье (административная единица)’ < прасл. *medja (ср. с.-х. mèđa), венг. ragya ‘язвина (на коже)’ < прасл. *rъdja (ср. с.-х. §đa), a рефлексом *tj – ty [t’] или cs [č] (ср. с.-х. ć, словен. č): венг. parittya ‘праща’ < панноно-слав. *pratja < раннепрасл. *portja (ср. с.-х. prÄća, словен. práča), венг. lencse ‘чечевица’ < прасл. *lętja (ср. с.-х. lÊća, словен. léča)» (Золтан 2013: 212).
Таким образом, мы видим, что панноно-славянский диалект, носителями которого выступала по крайней мере одна из групп склавинов, вступивших во взаимодействие с византийцами, действительно демонстрирует во всяком случае «сохранение праславянского сочетания *dl». В Восточном же Прикарпатье (имея в виду и высказанные ранее предположения (Романчук 2014)), надо думать, располагалась та группа склавинов, именно контакт с которой в первую очередь привел к привел к появлению византийского Sklavinoi.
Аналогичным образом, думаю, следует расценивать и появление формы сакалиба в арабских источниках. И, тот факт, что сакалиба иногда переносилось арабскими источниками и на волжских булгар, свидетельствует, полагаю, что и носители Именьковской культуры (были ли они по языку славянами, или же балто-славянами – как полагает В. В. Напольских) – в качестве самоназвания использовали этноним ‘стлавене’.
Какова, однако, в таком случае, этимология этнонима славяне?
В этом сложнейшем вопросе я хотел бы набросать лишь самые предварительные наметки тех перспектив, которые вытекают из предлагаемой мной гипотезы.
Итак, как мне кажется, здесь следует исходить, во-первых, из общеизвестных сведений письменных источников (Иордан) о том, что склавины, как и анты – это ветви венедов, происходят от одного, венедского корня. Как замечал Д. А. Мачинский, «вероятно, тот этнокультурный массив, который Тацит обозначает этнонимом «венеты», включал не только славен, но и родственных им балтов на севере – носителей днепро-двинской культуры» (Мачинский 2009: 476). И я в этом с ним полностью согласен – полагая необходимым рассматривать ситуацию даже шире (Романчук 2014а: 352).
Во-вторых, как очевидно свидетельствует этноним вятичи, а также анты (Грацианский 2012), этноним венеды был не только германским названием славян – но и самоназванием некоторых ветвей славян.
Отсюда, как мне кажется, представляется справедливым допустить, что этноним ‘стлавене’ следует этимологизировать, исходя из его двухкомпозитности: Stla-Vene.
Впрочем, еще раз оговорю, что я предлагаю последнее лишь как сугубо предварительное допущение – которое требует дальнейшего прояснения и аргументации.
Итак, вот каковы те соображения, которые я хотел бы высказать в связи с этимологией этнонима славяне и его соотношения с формой склавины.
Литература:
Балановский О. П. 2015. Панорама народов на фоне Европы. Восточные и западные славяне (серия II). http://генофонд.рф/?page_id=5467
Балановский О. П. 2015а. Панорама народов на фоне Европы. На севере Балкан (серия IV). http://генофонд.рф/?page_id=5561
Гавритухин И. О. 2009. Понятие пражской культуры. В: Сложение русской государственности в контексте раннесредневековой истории Старого Света. ТГЭ XLIX. Санкт-Петербург: Государственный Эрмитаж, 7—25.
Гавритухин И. О. 2015. Дунайский «страт» раннеславянской археологии. От редакторов этого номера. Stratum plus, 5: 17-26.
Грацианский М. В. 2012. О происхождении этнонима «анты». Византийский временник 71 (96), 27—39.
Губарев О. Л. 2015. «Неонорманизм» или неоантинорманизм? Stratum plus, 5: 351-356.
Елинкова Д. 2015. К изучению культуры с керамикой пражского типа на территории Моравии: формирование и особенности. Stratum plus, 5: 117-150.
Елинкова Д., Гавритухин И. О. 2015. Любор Нидерле (1865—1944). Stratum plus, 5: 27-34.
Зализняк А. А. 2004. Древненовгородский диалект. Москва: Языки славянских культур.
Золтан А. 2013. Славянские диалекты Карпатского бассейна во время прихода венгров (IX в.). Studia Slavica Hung. 58/1, 209–218. DOI: 10.1556/SSlav.58.2013.1.18
Казанский М. М. 2015. Вооружение и конское снаряжение славян V—VII вв. Stratum plus, 5: 43-96.
Клейн Л. С. 2015. Ленинградский неонорманизм — в самом деле? Stratum plus, 5: 345-350.
Мачинский Д. А. 2009. Некоторые предпосылки, движущие силы и исторический контекст сложения русского государства в середине VIII – середине XI в. В: В: Сложение русской государственности в контексте раннесредневековой истории Старого Света. ТГЭ XLIX. Санкт-Петербург: Государственный Эрмитаж, 460-538.
Петрухин В. Я. 1996. «Дунайская прародина» и расселение славян. В: Концепт движения в языке и культуре. Москва, с. 371-383.
Петрухин В. Я. 2015. Любор Нидерле и начало славян. Stratum plus, 5: 35-40.
Плетерский А. 2015. Ранние славяне в Восточных Альпах и на соседних землях. Stratum plus, 5: 227-248.
Профантова Н. 2015. Славяне на территории Чехии и их контакты в VI—VII вв. Stratum plus, 5: 97-116.
Радичевич Д. 2015. К изучению раннеславянских памятников Сербского Подунавья (вопросы хронологии и этнокультурной принадлежности). Stratum plus, 5: 285-308.
Романчук А. А. 2014. Булаештский говор и рефлексы праславянских сочетаний *tj и *dj. В: Мартинова Г. І. (відп. ред.). Філологічний вісник Уманського державного педагогічного університету імені Павла Тичини: збірник наукових праць 5. Умань: Візаві, 47—54.
Романчук 2014а. Спор о древненовгородском диалекте в контексте варяго-русской дискуссии. Stratum plus, 5: 345-356.
Руссев Н. Д. 2009. Карпатский край – «общеславянское гнездо». Русин 3(17): 6-20.
Станчу И. 2015. Ранние славяне в румынской части Карпатского бассейна. Stratum plus, 5: 163-216.
Фусек Г. 2015. Древнее славянское население на территории Словакии. Stratum plus, 5: 151-162.
Хрисимов Н. 2015. Раннеславянские памятники в северо-восточной части Балканского полуострова. Stratum plus, 5: 309-343.
Шувалов П. В. 2013. Три карты Европейской Сарматии Клавдия Птолемея. Stratum plus,4: 75-90.
Шувалов П. В. 2015. Разные славяне в «Стратегиконе» Псевдо-Маврикия. Stratum plus, 5: 217-224.
Янкович Дж. 2015. О славянизации Северной Иллирии и Далмации. Stratum plus, 5: 249-284.
Curta, F. 2001. The Making of the Slavs. History and Archaeology of the Lower Danube Region, c. 500—700. Cambridge: Cambridge University Press.
[1] Также, отмечает М. М. Казанский, «мною учтены памятники, на которых румынские археологи выделяют славянский элемент в материальной культуре (см. Teodor 1994)» (Казанский 2015: 44). Равно как и наиболее поздние памятники Киевской культуры.
Однако, он не учел здесь древности «других лесных культур Восточной Европы V—VII вв., таких как Тушемля — Банцеровщина, памятники удомельского типа или культура псковских длинных курганов, славянство которых не исключено, но нуждается в развернутой аргументации. Не учтены древности Среднего Поволжья, относимые рядом исследователей к кругу славянских. Такая смелая атрибуция, на мой
взгляд, также требует дополнительного обсуждения» (Казанский 2015: 44, прим. 5).
На мой взгляд, в том, что касается памятников удомельского типа и Псковских длинных курганов, здесь М. М. Казанский проявляет необоснованный гиперкритицизм – который, к тому же, идет в разрез с его же более ранними выводами.
Что касается Именьковской культуры: на мой взгляд, независимо от того, считать ли ее исходно славянской, или же «балто-славянской» в языковом отношении – что скорее (см. работы В. В. Напольских), не вызывает сомнения следующее. Во-первых, что она возникает в результате и общем русле тех же событий, которые, в конечном итоге, привели к возникновению бесспорно славянских археологических культур. И, во-вторых, кажется достаточно ясным, что самоназванием ее носителей был именно этноним склавины.
Ниже я на последнем вопросе еще остановлюсь.
[2] Я не буду касаться здесь ряда статей, которые также представлены в томе – но имеют вводный характер, или посвящены иной теме. В частности, поскольку том посвящен Любору Нидерле, то во вводной части ему были предпосланы очень интересные статьи об этом выдающемся исследователе — И. О. Гавритухина и Д. Елинковой (Гавритухин, Елинкова 2015) и В. Я Петрухина (2015). В финальной части тома размещены две статьи — (Клейн 2015) и (Губарев 2015), — которые посвящены полемике норманнистов и анти-норманнистов.
[3] «Типологический анализ керамики из комплексов на поселениях позволил выделить три фазы, различающиеся количественным соотношением типов керамической посуды (Jelínková 1990: 251 и сл.)» (Елинкова 2015: 119).
[4] Развивая эту мысль, он указывает на «... новые перспективы и в понимании лангобардских могильников на территории Венгрии (Сент-Эндре и др.), где известны сосуды, аналогии которым характерны для пражской культуры». И, по его мнению, «следует учесть и присутствие в немалом количестве пражской керамики на ряде памятников в зоне Аварского каганата, сменившего в Паннонии лангобардов, которое сейчас уже не вызывает сомнений. Показателен могильник Колькед–ФекетекапуА, в ранней зоне которого («раннеаварский» период I; ок. 568 г. — 620/640-е гг.) наряду с посудой, сделанной на гончарном круге, и лепной германской, много керамики пражского типа (обзор и литературу см. в: Гавритухин 2001). Пражская керамика есть и на расположенном неподалеку поселении (к сожалению, оно не опубликовано). Отметим и погр. 39 (Гавритухин 2001: рис. 27; 58), соотнесенное Петером Штадлером именно с лангобардами, что не вызвало возражений специалистов. По мнению Аттилы Киша, автора раскопок в Колькеде, этот комплекс памятников связан с гепидами … Однако это не исключает наличия субстратного славяно-лангобардского населения, а удивительное однообразие погребального обряда свидетельствует о синтезе культур задолго до того, как начал функционировать этот могильник. Причем он справедливо относится к числу наиболее ранних среди памятников, связываемых с Аварским каганатом» (Гавритухин 2015: 20-21).
[5] Хотя, надо заметить, вызывает удивление его попутное утверждение, что «современные территории Богемии и Моравии следует исключить из дискуссии, потому что присутствие там славян в первой половине VI в. не доказано (Curta 2008a: 671—682; Jelínková 2012; статьи Нади Профантовой и Дагмар Елинковой в этом номере Stratum plus)» (Станчу 2015: 164, прим. 1) — равно как и «территории Словакии». Поскольку, стремясь к максимальной осторожности выводов, и Д. Елинкова, и Н. Профантова, и Г. Фусек одновременно именно и постарались показать, что заселение этих территорий ранним славянами следует отнести еще к первой половине VI века – если не ранее.
Существенно здесь и то, что сам И. Станчу отмечает, что «сумма доступной на данный момент информации указывает на важную роль всего Верхнего Потисья в качестве связующей и транзитной территории между регионами, располагающимися к северу от Карпат, и северо-восточным сегментом Карпатского бассейна» (Станчу 2015: 203).
[6] Подчеркну: на самом деле речь идет о максимально, и даже гипер-осторожной датировке. Сам И. Станчу в разных местах статьи рассматривает данные, которые отчетливо склоняют к мысли о более раннем проникновении славян на эти территории и в целом в северо-восточную часть Карпатской котловины.
[7] Процитирую также: «Не так далеко от места впадения Тисы в Дунай (до 567/568 г. эта территория находилась под контролем гепидов), в Унип–Дялул Четэцуйка (коммуна Сакошу-Турческ, долина Тимиша) было недавно обнаружено поселение с землянками и печами, вырезанными в глиняном останце, вероятно, иллюстрируя наличие горизонта, который может быть аналогичным рассмотренному горизонту памятников с северо-запада Румынии, а также Мунтении или расположенной по соседству Олтении (рис. 23: 4, 5). Предварительная информация о памятнике указывает, судя по всему, на наличие исключительно лепной керамики (пражского облика). Поселение было датировано VI—VII вв. и связано с группой раннеславянского населения (Bejan, Măruia, Micle 2011; Măruia, Bolcu, Horak 2013: 306—307; Vlad et al. 2014: 29—30, 78—79). Все же, если жилища с аналогичными печами и с вальками известны на большей части пространства, затронутого миграцией ранних славян (Stanciu 2011: 158, fi g. 47), то опубликованные несколько целых сосудов не могут считаться репрезентативными для отнесения керамического комплекса к традиции памятников пражского типа (рис. 23: 1—3). … Если там и в самом деле была обнаружена лишь лепная керамика, тогда связи этого поселения с памятниками северо-запада Румынии могут быть весьма вероятными, аргументируя высказанные раннее предположения о продвижении славянских групп вдоль Тисы до Дуная» (Станчу 2015: 201).
[8] По замечанию И. О. Гавритухина: «К сожалению, в итоге в предполагаемом нами «панно» остались незаполненными две важные «клетки» — о славянах на основной территории Аварского каганата и о памятниках, расположенных севернее Нижнего Дуная, прежде всего, в современной Валахии (т. н. культура/группы Ипотешть — Кындешть — Чурел). По разным причинам авторы, с которым имелась предварительная договоренность, не смогли представить тексты к нужному сроку» (Гавритухин 2015: 18).
Приведу здесь и оценку степени изученности этой культуры, которую И. О. Гавритухин выразил в личном письме (14.11.2015): «В отношении Ипотешть — Кындешть. На мой взгляд, ни одна из работ, которые я знаю, не годится для того, чтобы хотя бы приближенно представить себе этот феномен».
[9] Н. Д. Руссев привел убедительные доказательства, впрочем, и крайне весомого вклада в т.н. Цара де Жос (Нижней стране; одна из двух основных частей, на которые делилось средневековое Молдавское княжество) третьего компонента – «татар».
[10] Здесь А. Плетерский уделяет внимание и критике подхода Ф. Курты и его последователей. Особо стоит отметить, что, по его мнению, один из существеннейших недостатков этого подхода – это «недостаточное знание адептами концепции конкретных материалов, что приводит к произвольным интерпретационным выводам (Sokol 2011)» (Плетерский 2015: 232).
[11] Надо заметить, что даже если говорить о Европе, то это не сугубо славянская традиция. Как давно обратила внимание Е. М. Штаерман, пассаж Цицерона о том, что римляне «пребывали в рабстве» у Юлия Цезаря (т.е., под его властью как диктатора) «дольше, чем обычно для честных и дельных пленных», подразумевает наличие некогда и у римлян традиции обращать пленных в рабство лишь на время.
Спасибо ув. Алексею за детальный и подробный обзор. Хотелось бы, однако, про-комментировать ряд поднятых тем.
Так, было очень много сказано об истоках пражской культуры в Полесье, но ничего о том, какая культура была предковой, в свою очередь, для неё (той, что в Полесье)? В этой связи хотелось бы напомнить, что милоградскую культуру Белоруссии советские археологи Л.Д. Поболь и О.Н. Мельниковская рассматривали в качестве пра-славянcкой. Компромисное решение в отношение милоградской принял советский археолог П.Н. Третьяков, рассматривая её в качестве балто-славянской. А современный известный белорусский археолог С.Е. Рассадин рассматривал уже юхновскую культуру Белоруссии, как пра-славянскую. Особенно хотелось бы привести цитату из статьи последнего исследователя относительно милоградской и культуры штрихованной керамики:
* Почему-то был оставлен без внимания также и один хорошо известный аргумент Л.Д. Поболя. «В связи с находками такой керамики со штрихами в Щаткове, – писал он ещё много лет назад, – можно было считать, что на этом городище имеются отложения культурного слоя культуры штрихованной керамики. Но подобному предположению противоречит полное отсутствие форм со- судов, характерных для упомянутой культуры: горшки баночных типов, горшки ре- бристых типов с защипами по ребру и др. Отсутствуют здесь также и другие пред- меты материальной культуры, хорошо из- вестные в городищах культуры штрихованной керамики: пряслица, напоминаю- щие собою шляпки гриба и др.» (Поболь, 1967: 197). Очевидно, что за прошедшие годы оснований для пересмотра этого мнения автора раскопок в Щаткове не появилось. Появилось, однако, возражение А.А. Егорейченко против включения в область распространения культуры штрихованной керамики нижнего течения Березины, поречья Днепра и Сожа, о чём, по его мнению, свидетельствует, в том числе, также и весь комплекс вещевых остатков в Щаткове (Археалогія Беларусі, 1999: 118). Мы также не согласны как с попытками необоснованного расширения ареала этой культуры, так и с попытками «купирования» милоградского – за счёт, например, тех же Сорочей. (с) О ложной и настоящей хронологии и культуре древностей типа нижнего слоя Лабенщины. // Эпоха раннего железа. – Киев-Полтава, 2009. (Институт археологии Национальной Академии наук Украины).
Не могу согласиться с использованием термина ‘балто-славянский’ для данного периода. Совсем уж не доверять глоттохронологии нет никакого основания и ряд специалистов (Старостин, Блажек), оперирующих лексикостатистикой, показали, что распад данного гипотетического единства имел место быть уже в I-II тыс. до н.э. Конечно, данные глоттохронологии не всегда могут и не обязательно должны быть переведы в качественные выводы, но полностью игнорировать их тоже нельзя. В. Напольский может применять к заимствованиям в пермском языке опеределение «балто-славянские» или «пара-славянские», но в действительности нет и не существует никаких методов по которым данные заимствованиям могли бы быть отличены от архаичного славянского диалекта. Вот что по этому поводу пишет член-корреспондент РАН, главный научный сотрудник Института филологии СО РАН — А. Е. Аникин в своей статье «Проблемы изучения балтизмов в русском языке»:
* Субстратное балтийское происхождение таких явлений, как аканье, полногласие, длительное сохранение и последовательное сохранение редуцированных, остается недоказанным. Близость славянских и балтийских языков затрудняет выявление балтийского субстрата в восточных славянских диалектах на уровне лексики. Древнейшие пласты балтийских элементов в лексике славянских языков поддаются выделению с большим трудом из-за отсутствия формальных критериев отличения этих балтизмов от генетических параллелей. … Эта трудность касается не только лексических, но и (вероятно, в еще большей степени) гидронимических балтизмов.
В отличие от Напольского — А. Е. Аникин был автором известного научного словаря «Этимология и балто-славянское лексическое сравнение в праславянской лексикографии» [1998] и к его мнению необходимо прислушаться.
Как писали по близкому поводу также В.Л. Васильев и Х. Бирнбаум:
* Славянские и тем более русские названия в подавляющем большинстве либо совершенно прозрачны, либо атрибутируются вполне надежно, поскольку часто повторяются в разных регионах Славии и объясняются на славянском апеллятивном материале. Тем не менее обнаруживаются случаи, когда трудно или невозможно отделить балтийские названия от славянских, в первую очередь от ранних, архаических, непродуктивных. Эта ситуация обусловлена значительной близостью славянского и балтийского языков в I тыс. н.э. … Вообще говоря, всесторонний анализ плохо дифференцируемых («балто-славянских») названий, которые вполне допускают балтийские трактовки, часто открывает новые возможности более убедительного объяснения их как раннеславянских топонимических архаизмов. (c) В.Л.Васильев., Древнебалтийская топонимия в регионе новгородской земли. «Новгород и Новгородская Земля. История и археология». Материалы научной конференции, Выпуск 21, Ответственный редактор — академик В.Л. Янин, Редколлегия: член-корреспондент РАН Е.Н. Носов, доктор исторических наук А.С. Хорошев
* Что касается отдельных общеславянских лексических заимствований из других языков либо из доисторического славянского в другие языки, то результаты их исследования наиболее ярко отражены в этимологических словарях славянских и неславянских языков. Ниже мы дадим краткий обзор наиболее важных областей исследования и работ, данные которых были затем использованы в этих словарях. В этом контексте мы должны пренебречь языковой группой, наиболее родственной славянской, то есть балтийской, ибо, в сущности, невозможно выделить вместе заимствованные лексические единицы (в некоторых случаях имеющиеся исключительно в балтийском и славянском, см. Trautmann 1923), а также возможные доисторические заимствования, которые проникли из балтийского в славянский и из славянского в балтийский (или в один из дописьменных балтийских языков или диалектов). Для послеобщеславянских заимствований в балтийский (именно, лехитских или польских в древнепрусский, польских или белорусских в литовский и т.д.) могут, как правило, с основанием быть определены источники на основе фонологических и других лингвистических критериев. (с) Бирнбаум, Х. Праславянский язык: достижения и проблемы в его реконструкции. / Пер. с англ. М.: Прогресс, 1986.
Что касается славянского самоназвания, то хотелось бы отметить вот что. Все известные нам славянские этнонимы на -ане/-яне являются в сущности топонимическими или квази-топонимическими: бужане (река Буга), поляне (поля), древляне (дерево), северяне, etc. И поэтому непонятно, каким образом в рамках славянской этнонимической системы этноним ‘славяне’ может быть производным от «слово, говорить, etc».
В связи с Вашим замечанием о византийском и арабском наименование хотелось бы привести следующее мнение профессора Йельского университета — Филиппа Лозиньского:
* I would like to suggest that Arabic Saqlaba was derived from Saka, the name of an Iranian population living north of the Caspian sea in pre-Christian times. Saka, from sah, sak, meaning ‘lord,’ referred to the social organization, a type later called feudal (for bibliography see Lozinski, B. P., The Original Homeland of the Purthians [Hague, 1959, pp. 29 f]. Saqlaba, possibly a compound name, might have been a survival of the earlier name Saka, referring to the same geographical region and to a similar social organization of the inhabitants, differences of population notwithstanding. The change from Saka to Greek Sklavini might have occurred by elimination of the vowel and addition of suffixes. In the same way Persian (and Arabic) sakirlat, ‘textle,’ primarily wool, became scarlatum, ‘scarlet’ in the Latin of the Middle Ages: [Hontum-Schindler, A., «The word scarlet,» Journal of the Asiatic Society of Bengal, N.S., VI (1910), 265-265.] (c) The Name SLAV // Essays in Russian History: A Collection Dedicated to George Vernadsky. Hamben, 1964.
Что касается этимологии данного этнонима, то Лозиньский писал следующее:
* The term prawoslawny, pravoslavny, seems to offer a key to the name «Slav.» It is composed of two words: prawo , meaning «law,» «right,» and «right side,» and slawny from the root slav -, «glorify» in the sense of «worshipping.» … The translation of the name «Slav» as «worshipper» would clarify the proper names of the Slavs containing this element. The so-called topographic explanation of the name «Slav» would also fit into the above explanation. Slavenin would designate a man originating in the country of «worshippers,» for the members of this religion the only true one. Even today a pagan of whatever denomination is not a worshipper in the eyes of the members of different religious groups. (c) The Name SLAV // Essays in Russian History: A Collection Dedicated to George Vernadsky. Hamben, 1964.
Со своей стороны отмечу, что топонимическая (reps. topographic) религиозная параллель может быть приведена следующая:
* Говоря об образе матери-земли, обратим внимание на термин дойду в связи с названием священной прародины якутов Кудай-дойду: отсюда дословное название Кудинской долины (если речь идет именно о ней) для якутов (курыкан) – «Священная мать-земля» … Идыгэ (Эдыгэ) – это священная гора в Кудинской долине, на которой имеются курыканские рисунки. Т. М. Михайлов переводит слово ыдыг с древнетюркского со значением «священный» [1976: 155]. (c) Этногенез и культурогенез в Байкальском регионе ( средневековье ) / Кол . мон . – Улан — Удэ : Изд — во БНЦ СО РАН 2010.
Хочу сразу добавить здесь еще пару моментов, которые в статью я не стал включать — но, отметить их важно или интересно.
важно отметить следующее: «Во второй половине 1970- 1990-х годах представителями петербуржской школы, Д. А. Мачинским и М. Б. Щукиным, была сформулирована теория о сложении пражской культуры на основе памятников римского времени, еще не открытых в пределах «волыно-полесского белого пятна». … Ныне можно констатировать, что десятилетия дискуссий, обмена идеями и развитие исследований существенно сблизили позиции археологов, принадлежащих к этим двум научным кругам (московско-киевской и петербургской школам. — А. Р.). … Значительный круг исследователей минского, московского, киевского, петербуржского научных центров сегодня объединяет мнение, что ответы на ключевые вопросы по проблеме формирования пражской культуры следует искать в историко-культурном развитии Южной Белоруссии I — IV вв. (см. Гавритухин 1997; 2003; 2005; Вяргей, Трымер 2003; Вяргей 2004; Вергей 2005; ….)» (Белевец 2012: 281-282).
Прежде всего, в свете некоторых прошедших ранее на генофонд.рф обсуждений
Ну, а насчет прочих — уже завтра.
И, пользуясь случаем, хочу здесь также сказать большое спасибо И. О. Гавритухину и В. Г. Белевцу, любезно приславших мне пдф целого ряда своих (а также некоторых других исследователей) статей, которые я не смог обнаружить в открытом доступе.
МОДЕРАТОРСКОЕ
Уважаемый Алексей, но м.б. эти PDF статей можно выложить в библиотеке нашего сайта? А здесь дать ссылки на них. Ведь и другие их вряд ли найдут.
Такая же просьба и ко всем участникам дискуссий! Приводилось немало ссылок, но далеко не каждому под силу (времени, энергии…) публикации найти. Было бы намного удобнее находить их тут же на сайте.
Это и была бы та фактографическая база, на которую опирается любая дискуссия.
Конечно, уважаемая Елена Владимировна!
А вот ссылка на статьи:
http://генофонд.рф/?page_id=5754
Спасибо редакторам!
Уважаемые участники дискуссии!
Cсылки на статьи, присланные А.А.Романчуком, в формате PDF, вы можете найти на странице http://генофонд.рф/?page_id=5754
Возможно хорошим аргументом в пользу предложения ув. Алексей относительно раннего звучания этнонима славян — может быть такая балтская паралель, как этноним «скальвы», принадлежащий западно-балтскому племени. Хотя я привел в качестве контр-аргумента предложенное Ф. Лозиньским объяснение происхождения арабского и византийского наименований, но оно не представляется однозначно убедительным. Впрочем, как кажется, в случае византийского наименования нельзя исключать вероятность смешения самоназвания словян и названия рабов в латинском языке («склавы»).
Да, хотел бы пояснить приведенную мной цитату из работы Рассадина. В сущности она тесно связана с моей последующей критикой термина «балто-славянская» общность, применяемого в основном археологами при исследование вопроса расселения славян. Попытка Д. Мачинского включить славян в культуру штрихованной керамики неубедительна именно потому, что такой основой элемент этой культуры — собственно штрихованная керамики была распространена среди других соседствующих с неё культур, которых только ошибочно принимают за культуру штрихованной керамики и тем самым за балтскую (reps. балто-славянскую) культуру.
При этом, в рамках глоттохронологии Сводеша и в рамках глоттохронологии Старостина ни о какой балто-славянской общности в обсуждаемый период речь быть не может. Вряд ли были и народы «между балтами и славянами», как это постулирует Терпиловский. Скорее лучше вести речь о пара-славянских языках в духе идей В. Напольского.
Уважаемый Инал,
спасибо за Ваши соображения.
Думаю, читатели обратят на них внимание.
В связи с вопросом о «балто-славянском»: я понимаю под этим, в соответствии с возобладавшей на сегодня в науке точкой зрения, то языковое состояние, из которого выделился праславянский язык. Т. е., балто-славянский как предок праславянского.
в отношении глоттохронологической датировки времени отделения праславянского от балто-славянского, и ее соотношения с предложенной В. Н. Топоровым гипотезой (опирающейся на фонетические изменения) — вопрос объемный, я сейчас не располагаю временем для разговора о нем. Скажу лишь, что, на мой взгляд, здесь нет противоречия, обе позиции правы :). Но во главу угла при оценке времени выделения собственно праславянской общности следует, действительно, ставить именно глоттохронологию.
Это, на мой взгляд, и лучше согласуется с данными археологии.
Ну, вот так вкратце.
С уважением,
Алексей
Насчет балто-славянской проблематики. Если Вы будете заниматься этим, то я со своей стороны хотел бы обратить Ваше внимание на данную литературу.
Во-первых представление о том, что славянский вышел из балтского весьма — это точка зрения панбалтиста Топорова (как тут не вспомнить о прочих пан- типа ираниста Абаева, иллириста Покорного, etc), который ошибался, когда архаичную топономику Германии и Шлезвига выдавал за балто-славянскую. Я думаю мои ссылки на Васильева, Аникина и прочих исследователей уже дают Вам представление о том, что такая топономика спокойно может интерпретироваться, как архаичная славянская. В этом плане я бы обратил внимание на эволюцию, которую проделал американский славист Х. Бирнбаум, отказавшийся в итоге от концепции Топорова и поддержавший выделение западно-балтского из прото-славянского:
* Остановимся на проблеме языков, наиболее близких к славянским. Я согласен с мнением, ранее высказанным Б. В. Горнунгом [48] и В. К. Журавлевым [49], что западнобалтийский язык, вернее, его предок (из которого развился древнепрусский язык), видимо, был ближе к формировавшемуся тогда славянскому, чем к предшественнику восточнобалтийских языков (ныне представленных литовским и латышским языками). Лишь позднее западнобалтийская языковая общность (или, вернее, западнобалтийская изоглоссная зона) вновь подверглась конвергенции, сблизившись с предбалтийскими (pre-Baltic), в результате чего образовалась обладающая яркими отличительными чертами и в то же время и высшей степени архаичная балтийская группа индоевропейской семьи языков. (c) Бирнбаум Х. Славянская прародина: новые гипотезы с заметками по поводу происхождения индоевропейцев (Вопросы языкознания. — М., 1988. — № 5
Вообще в современных работах западных ученых весьма скептически относяться к существованию балто-славянского праязыка:
* Во-вторых, вообще ложным нужно считать предположение, будто бы особая генетическая близость между славянскими и балтийскими языками влечет за собой необходимость постулирования промежуточных звеньев в виде балто-славянского языка между этими языками и более отдаленными и.-е. группами (см. [Hock 2006: 3, сн. 2]). В-третьих, какая-либо реконструкция «балто-славянского единства» принципиально несовместима с моделями распространения инноваций, исходящими из диалектных континуумов (см. [Schlerath 1981; Hock 2006: 5 и сл.]). Эта несовместимость, в-четвертых, связана с другим слабым местом практически всех вариантов гипотезы, а именно: с отсутствием хронологизации изоглосс, как абсолютной, так и относительной; причем последняя чуть ли не важнее первой. (с) Б. Вимер. Судьбы балто-славянских гипотез и сегодняшняя контактная лингвистика. (Ареальное и генетическое в структуре славянских языков. Материалы круглого стола. — М., 2007.
О том же самом вторят исследователи акцентологии, причем подчеркивают, что балто-славянский праязык — это не более чем простая модель описания общего наследия и отношения между диалектами-предшественниками были более сложными и общие инновации могли возникнуть в результате тесного и долгого контакта:
* In my opinion, the crucial point is that the ancestral dialects of the attested Baltic and Slavic languages apparently were close enough to one another to carry through identical innovations shared by all dialects. … As long as we keep in mind that the relations between the ancestral dialects of the attested Baltic and Slavic languages may have been considerably more complicated than was once thought, I believe it is methodologically justified to refer to a reconstructed “Proto-Balto-Slavic” language as a simple model of describing the common share of these dialects. (c) Olander T. Balto-Slavic accentual mobility. // Berlin; New York: Mouton de Guyter, 2009. (Trends in linguistics. Studies and monographs).
О том же советские лингвисты:
* Л. А. Булаховский критически пересматривает акцентологические аргументы в пользу паралельного развития балтийского и славянского языков. (с) Невская Л. Г. Балто-славянская проблематика на международных съездах славистов. // Советское славяноведение, 1983 [имеется ввиду — Л. А. Булаховский Акцентологическая проблематика вопроса о славяно-балтийском языковом единстве].
В свою очередь, архаичность славянского и балтийского в целом одинакова, но в разных уровнях языка:
* Thus, Levin is right about Slavic’s being more conservative than Baltic in morphology. This we see with four Slavic antiquities in declension (substantives) and five Slavic antiquities in conjugation (verbs) no longer matched in Baltic. But Levin must also remember that the fact that Baltic is archaic in phonology while Slavic is archaic in morphology only emphasizes the inescapable fact that Baltic has never been Slavic and Slavic has never been Baltic, however much both groups have influenced one another. Both have always been separate, a fact borne out by their continuingly separate drifts demonstrated by the facts presented in this paper. (c) Harvey E. Mayer. Slavic Archaic / Baltic Archaic // LITHUANIAN QUARTERLY JOURNAL OF ARTS AND SCIENCES Volume 41, No.2 — Summer 1995
Что касается славяно-западнобалтского праязыка (за что Бирнбаум), то он тоже подвергается критики:
* Many of what seem like «Slavo-Prussian» concordances are late and incomplete and usually unsystematic and sporadic and are, therefore, misleading. They are, for that reason, no more and may even be less valid as indications of a protolanguage than the alternations k/c, g/dz in Slavic and Latvian. Thus, the sporadic cases of ja to je in Prussian manuscripts are no more valid as proof of a special protolanguage for Prussian and Slavic with its regular jo to je than the sporadic parallel cases of Slavic-like ju to ji in Iranian dialects are as proof of a special Slavo-lranian protolanguage when one considers that these sporadic Prussian and Iranian phenomena hardly match the consistent systematic fronting of back vowels following j (yod) in Common Slavic and its immediate successors. (c) Harvey E. Mayer. Was Slavic a Prussian Dialect? // LITHUANIAN QUARTERLY JOURNAL OF ARTS AND SCIENCES Volume 33, No.2 — Summer 1987
На сегодняшний день лучшее объяснение такой сильной связи и структурным расхождениям между славянскими и балтийскими предложил Откупщиков:
* Хотя это может показаться парадоксальным, мне кажется, что нет принципиальной разницы между точками зрения сторонников и противников существования единого балтославянского праязыка (исключая лишь самые крайние точки зрения.) … Исключительная близость балтийских и славянских языков признается всеми учеными. Непрерывность языковых контактов между протобалтами и протославянами, прабалтами и праславянами признается даже многими из тех, кто не допускает возможности существования балто-славянского языка. Согласно их точке зрения балтийский и славянский выделились из близких диалектов индоевропейского языка и впоследствии не теряли или почти не теряли связи друг с другом. Тем самым вопрос о балто-славянском языке переносится в плоскость праиндоевропейских диалектных различий. У нас вет оснований сомневаться в близости индоевропейских диалектов, из которых впоследствии развились балтийские и славянские языки. Поскольку различия между этими диалектами были меньшими, чем между ними и другими индоевропейскими диалектами (что и послужило основой их дальнейшей близости), должен был наступить момент, когда последние различия переросли в различия языковые, а расхождения между будущим протобалтийским и будущим праславянским языками оставались еще в рамках различий диалектных. Назвать это балто-славянским языком, балто-славянским единством или балто-славянской эпохой — разница не так уж существенна. (c) Откупщиков Ю. В. Балтийский и славянский. — В кн.: Сравнительно-типологические исследования славянских языков и литератур. К IX Международному съезду славистов. Сб. статей. Л., 1983
Добрый день, Инал!
Извините, что с таким запозданием отвечаю — но только вот руки дошли.
Прежде всего, большое спасибо за высказанные советы и замечания! Обязательно буду иметь их в виду.
Но, должен также заметить, что многие из исследвоателей (Васильев, Откупщиков, Бирнбаум, в частности) которые Вы советуете, мне не только хорошо знакомы — но я и плотно на них ссылаюсь в своих работах.
Я Вам об это уже говорил, но Вы, видимо, все же не обратили внимание.
Что касается балто=славянского праязыка:
я подразумеваю здесь (и, насколько могу судить, в соответствиии с доминирующей и наиболее убедительной на сегодня точкой зрения) понятие, противоположное представлению о близости прабалтского и праславянского как результате вторичной конвергенции.
Мое понимание этого, на самом деле, вполне близко тому, что предлагает Ю. В Откупщиков.
И, в своих работах (Романчук 2014а) я не просто исхожу из модели диалектных континуумов, но и пытаюсь показать, что принятие этой модели для праславянского (с чем, на самом деле, как я понимаю, все согласны) должно влечь и признание опреденных следствий — которые пока, скорее подсознательно, не учитываются.
С другой стороны, думаю, мы должны избегать и своего рода фетишизации модели диалектных континуумов — что, как мне кажется, сегодня вполне возможно.
в отношении балтской топонимики Юго-Запада Балтики — во-первых, В. Н. Топров говорил о балтоидной. Во-вторых, ее видят и другие исследователи, в частности, Ю. Удольф (http://www.prof-udolph.com/ ).
Вопрос этот слишком специальный, и я не вижу (по крайней мере пока) оснований не доверять в нем выводам ведущих специалистов.
То же относится к вопросу об особой близости праславянского именно к западнобалтскому (и интепретации этого факта).
Ну вот так.
Извините, подробнее не могу.
Всего доброго!
Ну, ведущие специалисты вроде Топорова и Трубачева тоже видели огромное количество балтской топономики в Верхнем Поднепровье, но почему-то затем не менее ведущий специалист вроде Бирнбаума рассмотрел её в качестве балто-славянской, а белорусский лингвист Жучкевич и вовсе постулировал значительную её принадлежность славянскому. Топоров в отношении топономики Германии и Шлезвига использовал термин «балто-славянская», тем не менее Васильев на которого я давал Вам ссылку утверждал, что балто-славянская топономика может рассматриваться в качестве архаичной славянской. Удольф — ученик В. Шмидта, известно панбалтиста.
Близость пра-славянского западно-балтскому? Еще Вы читали работу Вимера, то знаете, что большая часть постулирований всякого рода близостей — это просто теоретические спекуляции. И Майер на основании детального фактологического разбора показывает, что никакой особой близости — просто нет.
Впрочем, мое дело дать только советы, я не настаиваю на своей правоте. С уважением.
Инал, спасибо!
Просто над этим надо думать. Сходу здесь нет смысла что-то решать.
Продолжу «важные и интересные вопросы».
1 Во-первых, любезное размещение Редакторами нескольких статей И. О. Гавритухина и В. Г. Белевца, думаю, позволяет читателям самостоятельно ознакомиться с тем, как сегодня археологи решают проблему возникновения Пражской культуры, какие трудности при ее решении видят.
И, с другой стороны, по каким вопросам сегодня достигнут или достигается консенсус.
Последнее очень важно подчеркнуть – потому что, при всех существующих разногласиях, они не выходят за пределы, вытекающие из наличия целого ряда уже твердо установленных наблюдений и выводов – по которым есть общий консенсус специалистов.
Говорю это потому, чтобы обратить внимание: ситуация ни в коем случае не допускает спекуляций типа: «а, там ничего непонятно, все считают по-разному и друг друга опровергают. Откуда появилась Пражская культура – вопрос темный»
При всех неясностях и разногласиях, есть факт, который сомнений ни у кого не вызывает: истоки ПК нужно искать в древностях и культурно-исторических процессах Южной Белоруссии и прилегающих территорий I-IV вв. н. э. (см. пост выше).
И, кстати, приведу пример еще одного вопроса, связанного с проблемой происхождения ПК, в котором на сегодняшний день возможен консенсус – и примирение двух точек зрения, которые изначально представлялись (и воспринимали друг друга) взаимоисключающими.
Итак: «В последние годы становится очевидным, что развитие исследований даётшанс к примирению этих двух взглядов на развитие историко-культурной ситуации набелорусском Западном Полесье в период провинциальноримских влияний, ещё недавно казавшихся полярно противоположными.Результаты новых исследований, в общих чертах, и абстрагируясь от концепции Л.Д. Поболя об этногенезе славян, согласуются с его мнением как о наличии памятников «переходной зоны» по юго-западной периферии ареала культуры штрихованной керамики, так и о распространении на территории Западного Полесья в период, последовавший за распадом «классической» зарубинецкой культуры, памятников, которые сегодня, в первом приближении, можно отнести к кругу памятников позднезарубинецкого типа. С другой стороны, нет ни малейших оснований для обособления «памятников типа Брест-Тришин» (по Л.Д. Поболю), известных на территории Брестского Побужья, от массива вельбарской культуры. Также неприемлема иная, нежели вельбарская, культурная атрибуция подобных материалов, выделенных Ю.В. Кухаренко, К.В. Каспаровой и B.C. Вергей на памятниках Пинско-Туровского Полесья. Таким образом, следует признать, что обе концепции развития историко-культурной ситуации на территории Западного Полесья в период провинциально-римских влияний — как «позднезарубинецкая» Л.Д. Поболя, так и «вельбарская», в общих чертах были верны. Вместе с тем, сегодня обе они нуждаются в более-, или менее серьёзных уточнениях и коррекциях. Сегодня можно полагать, что на протяжении некоторой части периода, сопоставимого в центральноевропейской хронологии с поздним предримским и, отчасти, раннеримским временем, на территории Нёманско-Бужского водораздела действительно существовало и динамично развивалось своеобразное сообщество, вобравшее в себя элементы ряда соседствующих культурных общностей этого времени. Материальная культура населения, оставившего эти памятники, вероятно, сформировалась в процессе активного участия носителей культурных традиций культуры штрихованной керамики в контактах с населением культур западнобалтийского круга, а также влияний со стороны пшеворской культуры (см.: Rusin 1998, s. 190-191; Krasnodębski, Olczak 2002, s. 218-221; Белявец 2004а; Белявец 2004б, с. 236-244).» (Белявец 2007: 295-296).
2 Во-вторых, доступность для читателей этих ключевых статей по проблеме происхождения ПК позволяет им самостоятельно составить представление, насколько «глубокий анализ керамических материалов из Припятского Полесья»
был в них предпринят. И, есть ли там иллюстрации 
, в том числе представляющие керамический ансамбль самой ранней фазы ПК.
Иллюстраций, сразу скажу, порядочно – особенно для работ такого плана.Особенно много их в: Гавритухин И. О. 2005. КОМПЛЕКСЫ ПРАЖСКОЙ КУЛЬТУРЫ С ДАТИРУЮЩИМИ ВЕЩАМИ.3 В цитированной в третьей главе работе А. Золтана есть еще ряд очень интересных наблюдений.
Вот одно из них: «Из всех известных языков самое большое иноязычное влияние на венгерский язык оказали славянские языки. По подсчетам Ф. Паппа, осуществленным на основе сравнения семитомного толкового словаря венгерского языка (ÉrtSz) и этимологического словаря Г. Барци (SzófSz), славянские заимствования составляют 9,36% от непроизводных слов общеупотребительной венгерской лексики. Для сравнения отметим, что непроизводные слова финно-угорского происхождения составляют 10,1%; славизмов в венгерском вдвое больше, чем тюркизмов (4,59%) или германизмов (5,43%) (см. PAPP 1967a: 521, PAPP 1967b: 52). … большинство древних славизмов венгерского языка – это не диалектизмы, а слова общевенгерского распространения и их история также не обнаруживает следов того, что они раньше могли быть диалектизмами, необходимо принять, что они большею частью были заимствованы в центральных областях Карпатского бассейна, именно из языка славян, которых венгры встретили здесь в конце IX в. и полностью ассимилировали на протяжении последующих столетий» (Zoltan 2013: 209-210).
Из этого, как мне кажется, следует очевидный вывод, что ни о какой де-популяции Паннонии после распада Аварского каганата говорить не приходится.Для того, чтобы сформировалась вышеочерченная картина, венгры должны были встретить в Паннонии многочисленное славянское население.
И, что тоже важно: речь должна идти как минимум о двух крупных и достаточно отличных группах славянского населения – что вытекает из аргументируемого А. Золтаном вывода о существовании двух славянских диалектов в до-венгерской Паннонии.
Добавим здесь и вывод О. А. Мудрака (2004) о мощном пласте булгаризмов в венгерском – который, по его мнению, мог быть усвоен венграми только в Паннонии, от субстратного населения.4 Любопытно также следующее замечание А. Золтана: «… венгерские историки и филологи, которые стараются доказать, что занятие венграми Карпатского бассейна было не однократным актом, а длительным процессом, начавшимся на два-три столетия раньше, чем окончательное завоевание венграми территории исторической Венгрии в конце IX в. При этом принимается, что сначала имела место инфильтрация «низов», служилых слоев венгерского общества, и эта миграция именно поэтому могла проходить незамеченной современными хронистами соседних земель. …К сторонникам этой гипотезы присоединился и видный венгерский славист П. Кирай, который просмотрел многочисленные средневековые документы, содержащие этноним «венгр» на разных языках до конца IX в._…. показательное число (свыше 60) личных имен с эпитетом «венгр» (Ungarus, Hungaer, Hunger, Hungarius, Onger, Wanger) в западноевропейских источниках VIII–IХ вв. (в первую очередь, монастырских записях) едва ли можно толковать иначе, чем свидетельство о том, что выходцы из венгров появились здесь уже в это время. Трудно было бы представить себе, что эти «венгры» пришли бы, например, в Санкт-Галлен из украинских степей” (Zoltan 2013: 213).5 Наконец, в связи с предпринятой мной в третьей главе попыткой обосновать идею, что изначальной формой этнонима славяне была форма «стлавене», хотел бы заметить следующее.
Именно, я не стал в статье предлагать собственно этимологию этнонима «стлавене», но, на мой взгляд, здесь стоит обратить внимание на праслав. stьlati (ЕСУМ 5: 297). И праслав. tьlo ‘дно, основа, грунт’ — которое, в свою очередь, связано с и.-е. *tel- ‘плоский, расстилать’ (ЕСУМ 5: 583-584).
Причем, надо подчеркнуть, что к такой этимологии мы будем вынуждены обратиться уже при принятии тезиса об изначальности формы «стлавене» — вне зависимости от того, принимать ли второй тезис. Т. е., предполагаемую мной изначальную двухкомпозитность этнонима: «стла-вене».
Хотя, как мне кажется, именно при принятии тезиса о двухкомпозитности мы получаем семантически более убедительную и прозрачную этимологию.
Т. е., можно предположить: стла-вене – «нижние, или равнинные венеды». Или: «венеды из [области, региона] Стьла» (региона, по своим физико-географическим характеристикам соответствующего определению ‘равнина’, или ‘низовья [реки]’ (ср. русск.: Низ (как географ. понятие); низовой казак)).
Отмечу также здесь особо (помимо русск. тло ‘дно, низ, основа’) нижне-лужицкое tlo ‘…, полоса земли, «країна»’ (ЕСУМ 5: 583-584).
И, обратим внимание, что соответствующие родственные праслав. zemja ‘земля’ слова в балтийских языках имеют и значение «низкий» (ЕСУМ 2: 259). Впрочем, даже в русском: ‘земной, приземленный’ как противоположный ‘возвышенному, небесному’.
Впрочем, еще раз оговорю, что рассматриваю эти предположения как сугубо предварительные.
Продолжу по поводу гипотезы о «стлавене» как изначальной форме этнонима славяне.
Вернее, именно в связи с возможной этимологией этнонима «стлавене».
Итак, М. Фасмер указывает, что в словенском языке stlati имеет значение ‘…, рассыпать’; в верхне-лужицком – slać ‘сыпать, …’ (Фасмер 1987: 753).
В этой связи мы можем, думаю, по иному взглянуть и на известное сообщение Прокопия Кесарийского: «И некогда даже имя у славян и антов было одно и то же. В древности оба эти племени называли спорами («рассеянными»), думаю потому, что они жили, занимая страну «спораден», «рассеянно», отдельными поселками» (Прокопий из Кесарии. Война с готами. Пер. С. П. Кондратова. Москва: Издательство АН СССР, С. 297-298). Текст Прокопия также доступен: http://www.vostlit.info/Texts/rus/Prokop_4/text32.phtml?id=13017
В виде отступления: здесь же, кстати, у Прокопия указано, что у славян и антов «один и тот же язык». Это уже по поводу другой «дискуссии».
Возвращаясь к вопросу: интерес представляет, как мне кажется, и то, что и.-е. *stel- ‘расстилать’ «связано с и.-е. *ster-, отображенном в латинском sterno ‘насыпаю, расстилаю, стелю’ …» (ЕСУМ 5: 297). Между тем, к и.-е. *ster-/ stor- восходит и праслав. *storna ‘сторона’ (во многих славянских языках: strana, strona, страна) (ЕСУМ 5: 428). Из которого в конечном итоге происходит и русское «страна».
Таким образом, думаю, здесь, возможно, имели место и проявления транссемантизации — когда к первичной семантике (таковой, полагаю, все же была связанная с праслав. tьlo) добавлялась и семантика, связанная со значением «рассыпать» (а также, может быть, и «сторона»).
Красивая гипотеза… Особенно для генетика — именно так можно заселить безмерные пространства. А если радостно впитывать в свой генофонд всех встреченных на пути «веревочных» братьев — то понятен и столь большой плат субстрата в генофонде славян.
Но у меня остается все тот же вопрос по демографии. Даже для спора-дического расселения необходим некий демографический взрыв. Должен быть некий демографический и культурный феномен, заставляющий расселяться на безмерные пространства. Есть ли в этом томе (или еще где) какие-либо данные, указывающие на него? Ведь антропологи хорошо реконструируют демографические параметры популяций по могильникам, а вместе с археологами — и по стоянкам?
У генофонда время измеряется поколениями. 100 лет — всего лишь около 4 поколений. И как бы не растягивать время расселения славян, для генофонда оно выглядит стремительным.
Добрый день, Елена Владимировна!
).
) — еще выше.
), но кое-что я об этом говорил (с приведением ссылок на соответствующие работы лингвистов) в (Романчук 2014а).
Мне очень приятно, что Вы сочли предлагаемую мной гипотезу красивой.
В отношении Вашего вопроса — я бы разделил его на три части.
1 какие имеются данные по демографическим параметрам раннеславянских популяций?
Вопрос сложный, укажу здесь то, что возможно указать сходу.
Итак, в этом томе Стратума в каждой статье приводится полный каталог раннеславянских памятников на конкретной территории (Моравии, Чехии и т.д.). Приводится он в виде карт — что позволяет хорошо представить и пространственное распределение этих памятников.
Речь, в целом, идет о периоде 150-200 лет, иногда больше (иногда меньше). Но, для значительной части рассматриваемых регионов мы можем на сегодняшний день выделить две (иногда — больше) фаз развития ПК. Т. е., из всей суммы памятников мы в принципе можем выделять конкретно относящиеся к одной из фаз (или те, которые существовали на протяжении всего рассматриваемого периода). Разумеется, с определенным уровнем точности (точнее, неточности
То есть, для каждого из рассматриваемых регионов мы в целом можем представить, какое количество поселений (и могильников) существовало примерно синхронно.
Сразу оговорю: из уже известных. Есть основания полагать, что на самом деле еще многие ждут своего открытия.
Но, в принципе, если мы собираемся установить минимальный уровень населенности этих территорий, то для нас последнее ограничение не существенно.
Что касается конкретных данных, то я старался приводить их в статье («Могильник с 400—500 трупосожжениями в Пржитлуках» (Моравия); «166 поселений; 353 жилища на поселении в Розтоках» в Чехии). Для тех же, где не указал, можно сделать отдельно.
В целом, эти территории Пражской культуры производят впечатление достаточно плотно для средневековья заселенных.
Судя по карте, плотность поселений в ареале такой интересной и важной группы Пражской культуры как Ботошань-Костиша в Восточном Прикарпатье (южная граница ее ареала отстоит от берега Дуная всего на каких-то двести километров — что существенно в свете некоторых вопросов
Таким образом, можно говорить, что к первой трети 6 века — когда славяне, по письменным источникам, начинают свои вторжения на Балканы, демографический потенциал Пражской культуры был, по меркам средневековья, достаточно значительным.
У Пеньковской культуры (которая атрибутируется антам) — он был не ниже. Точные данные по количеству памятников по Пеньковской культуре можно привести по коллективной монографии 2008 года, я посмотрю ссылку.
2 Вторая часть вопроса: все же, как славяне сумели за сто лет заселить пол-Европы?
На мой взгляд, существеннейшим обстоятельством здесь явлется то, что, как я указывал в статье, на деле этот срок был куда больше.
Разовью здесь подробнее.
Во-первых, хотя ядро ПК, ее исходная зона формирования находилась в Южной Белоруссии (как в свое время предположили М. Б. Щукин и Д. А. Мачинский, и как позже показали другие археологи — в первую очередь И. О. Гавритухин), но уже в 5 в. н. э. ПК занимала очень обширную территорию: от Днепра до Восточного Прикарпатья и Верхнего Повисленья.
Пеньковская культура, атрибутируемая антам, занимала тоже очень значительную территорию.
Так что, если иметь в виду именно момент выхода славян на историческую арену (т.е., их попадания (бесспорного попадания, именно как славян — склавинов и антов) в поле зрения античных письменных источников), то демографического потенциала носителей ПК и ПеньК :), насколько можно судить, вполне хватало на заселение хоть и значительных, но все же не невероятных по своим размерам пространств.
То есть, носители ПК в начале 6 в. заселяли Центральную и Восточную Европу не из бассейна Припяти — а занимая уже существенно больший ареал.
Во-вторых, реально старт вот этому, уже «историческому» расселению ПК был дан, судя по последним результатам, не в конце, и даже не в середине 6 в. А, видимо, в конце 5 в. — или даже раньше
Т.е., именно в это время, скорее всего, славяне уже начинают расселяться на Дунае.
У нас пока нет твердых оснований, чтобы это утверждать — но тут, как кажется, просто вопрос ближайшего времени и ближайших исследований. Если после 470 года в Среднем Подунавье (точнее, определенных районах — они указаны в статье) германские памятники почти не встречаются, и при этом в тех же лангобардских и гепидских могильниках встречается пражская керамика (а она не могла там появиться без людей, ее изготавливавших; это лепная грубая керамика) — то у нас есть основания ожидать, что завтрашние исследования (точнее, уже сегодняшние) приведут нас именно к такому выводу.
В-третьих, если говорить о заселении Балкан славянами, то, как показывает тот же А. Плетерский, для северо-западной части Балкан реально наблюдается медленное, разновременное просачивание разных, мелких групп славян — которое в общей сложности заняло лет триста (если иметь в виду Истрию).
Таким образом, реально процесс славянизации Подунавья и Балкан занял лет двести — а для некоторых областей этого региона и больше.
3 И, самое существенное — предыстория ПК.
Хорошо, спросите Вы, в 5 в. ПК занимает уже очень значительную территорию. Но, тот же И. О. Гавритухин датирует фазу «0» ПК второй половиной 4 в.
Получается, что этот обширный ареал ПК «перед броском», из которого потом славяне заселили Подунавье, Балканы, ряд других территорий Европы, все равно возник очень быстро? Практически, за те же сто лет?
На мой взгляд, ключевым здесь является то, что формирование этого «ареала ПК перед броском» происходило в зоне, занятой группами носителей близкородственных балто-славянских (или даже, ставя во главу угла данные лексикостатистики — славянских) диалектов. То есть, речь при рассотрении процесса формирования этого «ареала перед броском» должна идти не столько о расселении славян (хотя и это тоже), и не об ассимиляции субстратов, а о процессе культурной унификации групп, которые и так были близки друг другу в языковом и этнокультурном отношении.
Некоторые из этих групп до того, как начался процесс их именно «пражской унификации», могли входить в другие культурные образования (как группа Куропатники на Верхнем Днестре; или те группы, которые И. П. Русанова наметила в ареале Пшеворской культуры). Которые, судя по всему, были полиэтничными, но с ведущим германским компонентом — как Черняховская культура (да, думаю, и Пшеворская). Но распад этих, предшествующих культурных образований, прервал этногонические процессы, которые могли привести к ассимиляции этих «прото-пражских» групп и их отрыву от общего «прото-пражского массива».
Применительно к Пшеворской культуре мы, думаю, должны принимать во внимание специфику археологических источников. И, ожидать в ее ареале (его восточной части? или и западнее?) на самом деле большего количества «прото-пражских» групп, чем это пока можно уловить археологически.
Что я имею в виду?
Традиционно, основным контр-аргументом против попыток В. В. Седова увидеть славян в части носителей Пшеворской культуры был очевидный и бесспорный разрыв характеристик материальной культуры между богатой, пышной Пшеворской культурой и сменившей ее скромной Пражской.
Высококачественная пшеворская керамика — и грубая лепная пражская. Контраст очевиден.
Однако при этом упускается из виду именно то, что Пшеворская культура — это кульутра богатого, очевидно достаточно сложного в социальном отношении общества. Именно такое общество могло себе позволить тот уровень разделения труда, который давал возможность специализированным мастерам изготовливать столь качественную пшеворскую керамику.
Но, исчезновение Пшеворской кулбтуры происходило на фоне бурных событий Великого переселения народов и очевидно связанных с ним коллапсов многих обществ. Деградация социума неизбежно ведет и к деградации материальной культуры. Это аксиома теории социальной эволюции.
Поэтому, резкий разрыв в материальной культуре при смене Пшеворской культуры Пражской — вполне объясним без предположения о полной (или хотя бы значительной) смене одного населения другим.
С другой стороны, если мы отказываемся допустить, что в составе Пшеворской культуры было достаточно много групп, близких в языковом и этнокультурном отношении «прото-пражским» — тогда да, мы оказыаемся перед той необъяснимой загадкой, на которую Вы обратили внимание: как за сто лет был заселен такой значительный ареал?
Здесь может возникнуть еще один вопрос: а как, будучи в составе полиэтничных обществ с иным доминирующим этно-языковым компонентом, эти «прото-пражские» группы не асиммилировались?
Однако, у нас, думаю, есть достаточно оснований полагать, что это не только возможно, но и нормально для эпохи преистории и ранней истории.
Я не буду здесь особо пока пояснять (устал писать
Еще одного источника оснований для таких выводов я касался в (Романчук 2010).
Здесь же лишь добавлю, что у нас есть прекрасный модельный материал — это диалекты.
Я лучше знаком именно с украинскими, поэтому могу сказать, что они, будучи фиксируемыми письменными источниками на протяжении по крайней мере пятисот лет, демонстрируют удивительную устойчивость. Причем, даже воздействие современного литературного языка в условиях современного общества (принципиально отличного с точки зрения интересующих нас параметров — от общества преисторического) пока не смогло их разрушить.
Не менее удивителен и пример лужицких языков. Можно привести и другие.
И, кстати, в целом, если говорить о феномене креольских языков, то, думаю, что для эпохи преистории и ранней истории это было скорее редким явлением, чем правилом.
Если кого-то этот момент заинтересует, поясню подробнее, но уже завтра.
А пока: вот, в целом, как я вижу ответы на поставленные Вами вопросы.
Надеюсь, что предложенные мной ответы действительно на них отвечают.
С уважением,
Алексей
Да, касательно причин, толкавших славян к расселению — в литературе объяснения, и, на мой взгляд — достаточно убедительные, тоже предлагались. Но, наверное, тоже лучше отдельно на этом остановиться.
В соседней теме «Кто такие славяне» г-н Галеев поставил ряд вопросов на которые я бы хотел ответить.
I. О глоттохронологии. Вслед за известным российским лингвистом С. В. Кулландой, я доверяю глоттохронологии (Кулланда 2012), хотя считаю, что существование прото-славянского диалекта позднепраиндоевропейского общности может быть отнесено в значительно более древний период (Трубачев 1991), чем то, что показывает глоттохронология (II тыс. до н.э.), поскольку данный метод, основанный на количественном сравнении, не учитывает влияние долговременных языковых союзов качественно меняющих картину и создающих при количественном сопоставлении известного рода помехи.
II. Сопоставление балтского и славянского материала может трактоваться в пользу выделения славянского из балто-славянского только в случае, когда на основание качественного сравнения доказано само существование балто-славянского праязыка или балто-славянской гомогенной совокупности диалектов, что на сегодняшний день не принимается многими специалистами (Вимер 2007). На уровне культурной лексики (Трубачев 1982), морфологии (Майер 1995) и ряда других показателей вполне можно говорить о том, что балто-славянская общность представляла собой не более чем прочный и очень долгий языковой союз между двумя диалектами позднепраиндоевропейской общности (Откупщиков 1983). Про-цитирую по этому поводу Откупщикова:
* Хотя это может показаться парадоксальным, мне кажется, что нет принципиальной разницы между точками зрения сторонников и противников существования единого балто-славянского праязыка (исключая лишь самые крайние точки зрения.) … Исключительная близость балтийских и славянских языков признается всеми учеными. Непрерывность языковых контактов между протобалтами и протославянами, прабалтами и праславянами признается даже многими из тех, кто не допускает возможности существования балто-славянского языка. Согласно их точке зрения балтийский и славянский выделились из близких диалектов индоевропейского языка и впоследствии не теряли или почти не теряли связи друг с другом. Тем самым вопрос о балто-славянском языке переносится в плоскость праиндоевропейских диалектных различий. У нас нет оснований сомневаться в близости индоевропейских диалектов, из которых впоследствии развились балтийские и славянские языки. Поскольку различия между этими диалектами были меньшими, чем между ними и другими индоевропейскими диалектами (что и послужило основой их дальнейшей близости), должен был наступить момент, когда последние различия переросли в различия языковые, а расхождения между будущим протобалтийским и будущим праславянским языками оставались еще в рамках различий диалектных. Назвать это балто-славянским языком, балто-славянским единством или балто-славянской эпохой — разница не так уж существенна. (c) Откупщиков Ю. В. Балтийский и славянский. — В кн.: Сравнительно-типологические исследования славянских языков и литератур. К IX Международному съезду славистов. Сб. статей. Л., 1983
III. Работа М. Щукина была выпущена в период, когда классическая глоттохронология Сводеша подверглась существенной критике. В рамках глоттохронологии Старостина анализ балтского и славянского материала был выпущен лично автором только в 2004-м году, поэтому кажется некорректным обвинять Марка Борисовича в том, что он в 1997 году рассматривал обсуждаемые культуры в качестве балтских.
IV. О топономике. Я не считаю, что топономика Верхнего Поднепровья является балтской. В качестве балто-славянской её рассматривал Бирнбаум (Birnbaum 1973). Агеева утверждала, что топономика Верхнего Поднепровья идентична балтской топономике Новгорода (Агеева 1980), которую Васильев во многих случаях пересматривал в качестве архаичной славянской (Васильев 2012). В свою очередь Жучкевич, критикуя Топорова и Трубачева, утвержал, что большая часть топономики Верхнего Поднепровья является славянской (Жучкевич 1974). О том же говорил Филин, приводя в свою пользу позицию самого Топорова:
* Вообще нужно заметить, что чем дальше в глубь времен, тем труднее установить языковую принадлежность топонимов. Если неизвестно или весьма гадательно значение апеллятивов, лежащих в основе топонимов, если очень условна трактовка их фонетических и морфологических особенностей, то это и означает, что языковая отнесенность топонимов не установлена. Положение особенно осложняется тогда, когда в топонимике отложились древнейшие названия генетически родственных языков, в интересующем нас случае языков славянских и балтийских. В. Н. Топоров, на наблюдения которого ссылается Т. Лер-Сплавинский, пишет, что близость древних славянской и балтийской фонологических систем, «как и тот факт, что огромная часть балтийского и славянского корнеслова совпадают, значительно затрудняет выяснение всех следов балтийской топонимики на русских территориях и препятствует во многих случаях установлению сколько-нибудь твердых критериев для различения балтийских и славянских названий»[28]. (c) Ф. П. Филин (Москва). Некоторые проблемы славянского этно- и глоттогенеза., Вопросы языкознания, 1967 (3) [под ’28’ ссылка дана на работу В. Н. Топорова «О балтийских следах в топонимике русских территорий» // Lietuvių kalbotyros klausimai – 1959. – № 2.]
V. О характере диалектных различий в праславняском у Дыбо. Если обратиться к его совместной работе – Булатова Р. В., Дыбо В. А, Николаев С. Л. «Проблемы акцентологических диалектизмов в праславянском», то можно увидеть, что на стр. 61 ими указывается масса разных отличий, перечислять которые я не считаю нужным.
ЛИТЕРАТУРА:
* Б. Вимер. Судьбы балто-славянских гипотез и сегодняшняя контактная лингвистика. (Ареальное и генетическое в структуре славянских языков. Материалы круглого стола. — М., 2007.
* О. Н. Трубачев. Языкознание и Этногенез Славян. Древние славяне по данным этимологии и ономастики (I). // Вопросы языкознания. — м., 1982, № 4.
* Harvey E. Mayer. Slavic Archaic / Baltic Archaic // Lithuanian quarterly journal of arts and sciences. Volume 41, No.2 — Summer 1995
* Жучкевич В. А. Краткий топонимический словарь Белоруссии. – Минск: Изд- во БГУ,1974. 448 с
* Агаева Р. А. Гидронимия балтского происхождения на территории псковских и новгородских земель // Этнографические и лингвистические аспекты этнической истории балтских народов. Рига, 1980.
* Васильев В. Л. Славянские топонимические древности Новгородской земли. — М. : Рукописные памятники Древней Руси, 2012.
* [Review] Л.Клейн. Время кентавров. Степная прародина греков и ариев, 2010. С. В. Кулланда. Sergey Kullanda. Вопросы языкового родства, № 7, 2012
* Birnbaum H. O mozlivosci odtworzenia pierwotnego stanu jezyka praslowianskiego za pomoca rekonstrukcji wewnetrzej i metody porownawczej // American contributions to the Seventh International congress of Slavists. Warsaw, 1973. .Vol. 1.
* Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. М.: Наука, 1991.
Шамилю Галееву
Я извиняюсь, глубоко не изучал данный вопрос.
Г.Фусек: В период Великого переселения народов на территории Западной Словакии преобладали памятники германского племени свевов с заметной долей влияния степных кочевников восточного происхождения.
Г.Фусек о времени появления славян на территории Словакии. Обращает внимание (весьма осторожно), что «… в качестве terminus post quem для предполагаемого начала славянской колонизации можно рассматривать начало 470-х гг., что археологически подтверждено постепенным исчезновением памятников германского круга».
Ю.Колосовская считает «Значительная часть населения Свебеи, если судить по данным археологии и ономастики, приняла активное участие в этногенезе славян».
То есть главный маркер не проникновение корчакской и пражской культур, а время начала деградации предыдущей культуры. И вообще насколько свевы в Словакии германцы, а не балто-германцы или венедо-германцы.
Опять же кто принёс степное влияние в явно не степную Западную Словению? У славян по всей Украине такое влияние от сармат.
В горных областях Словакии с 4-й четверти IV в. развивалась своеобразная т. н. северокарпатская группа пока не ясного этнокультурного происхождения. Ее финал синхронен исчезновению свевского населенияв Западной Словакии.
Как исчезло? Ассимилировано, истреблено, эпидемия, мигрировало (куда). Дело в том, что в Богемии нет следов тотального разрушения и истребления населения. Но мы знаем, что макроманы активно участвовали в походах Атиллы. Отток наиболее дееспособного мужского населения вполне предполагаем. Исходя из этого можно предположить инфильтрацию отдельных мужских групп славян в Чехию во времена гуннов и началом славянизации макроманов (свевов).
Археологическое исчезновение свевов можно связать с приходом славянских женщин с пражской керамикой.
Чехию авары получили от франков по мирному договору в 566 после разгома и захвата в плен короля Австразии Сигиберта.
Разве не в 571 году был заключён договор? Хотелось бы узнать содержание этого договора. Опять же понятие «получили» при франках и аварах. Ни те, ни другие своё коренное население не размещали в Чехии и не ассимилировали местное население.
Игорю Клименко. Чтобы рассуждать о времени прихода славян в Богемию или Моравию, надо видеть всю картину событий, здесь происходящих. Надо знать реальные факты. Например, Фусек, которого здесь не раз упоминали, не приводит ни одной радиоуглеродной даты по пражско-корчакским древностям Моравии. Почему? Потому что, все радиоуглеродные даты из этой области показывают, что носители лепных горшков, копатели землянок, любители кремаций (а именно с таким племенем историки связывают изначальных славян) явились в Моравию очень поздно. Не ранее 630 года. Причем было этих людей очень мало. Они буквально терялись в массе тех, кто одновременно с ними пришел из Паннонии, имел горшки дунайского (городищенского) стиля и хоронил своих мертвых в деревянных гробах в простых ямах. Праго-корчакские горшки и землянки существуют здесь очень недолго, буквально пару десятилетий. И бесследно растворяются в местных древностях. Всего этого Фусек рассказывать не хочет. Потому он применяет следующий прием. Датирует исчезновение здесь древностей германского круга. А затем говорит — раз германцы исчезли тут в самом начале 6 века, значит их тогда же сменили славяне. Странная логика. Точнее, полное отсутствие всякой логики. В раннем средневековье многие области пустели, зарастали лесами и веками находились без населения. Мы их что, все сразу должны отписывать славянам? Последним германским народом, жившим в Моравии, были даже не свевы, а герулы. Их древности в Моравии известны — https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%93%D0%B5%D1%80%D1%83%D0%BB%D1%8B
Герулы приблизительно в 508 году терпят поражение от лангобардов и покидают Моравию. Часть из них отправилась под защиту византийцев в район современного Белграда, часть ушла на древнюю скандинавскую прародину — на легендарный остров Туле (Фуле), который, возможно, покоится на дне Северного моря. С тех пор Моравия стояла без населения. Приход сюда людей был связан уже с событиями внутри Аварского каганата — отпадением от него царства Само и войнами с этим новообразованием. В Моравию пришли уже подданные аваров во главе с авароподобными всадниками. Большая часть нового населения пришла из Паннонии, неся тамошние обычаи. Меньшая часть (горшки, полуземлянки, кремации), видимо, явилась из Богемии. Скорее всего, это те подданные аваров, ранее переселенные в Богемию с Украины, которые сохранили верность кочевникам. Они уже вскоре растворяются в единой аваро-славянской культуре здешних мест.
В Богемию (Чехия) носители лепных горшков, землянок и кремаций (пражане и пеньковцы) явились не ранее 560 года. Это четко показывают радиоуглеродные даты. То есть, восточноевропейцы появились здесь уже после того, как авары победили франкского правителя Сигиберта (556-557 годы) и подписали с ним мир. Мы не знаем точно условия этого мира, но знаем, что с этого времени Богемия отпадает от Франкского царства и переходит под контроль аваров. Германское население преимущественно уходит отсюда. А эти земли заселяются выходцами с Украины. Причем без перерыва. Пражане и пеньковцы селятся в тех же поселках, где раньше обитали германцы, пользуются теми же полями, садами и колодцами. Застают здесь чрезвычайно редкое остаточное германское население. Именно так выглядит с археологической точки зрения быстрая смена населения. Одни ушли. Другие пришли буквально на их место.
В Моравии же было всё по-другому. Новые переселенцы не встречались со старожилами. Селились в других местах. Ничего от традиций прежнего населения не почерпнули. Значит, между оставлением региона германцами и приходом новых людей из Паннонии и частично, Богемии был длительный перерыв.
Короче, я рекомендую тщательно изучать археологические факты …
Игорю Коломийцеву. Ви, як завжди, маєте рацію. Щиро вдячний за безцінні поради.
Естественно вы изучаете герулов в Моравии исключительно по археологическим раритетам, без сомнения. Хотелось бы узнать каким раритетам? Само собой разумеется, что у наёмников, легковооружённых воинов, была своя прогрессивная керамика. И эти герулы то на Азовском море, то Галлию грабят, то во главе с Одоакром Рим захватили, неожиданно — королевство на Среднем Дунае. Война с лангобардами вообще уникальна. Победители лангобарды с Паннонии в Италию, а побеждённые герулы через земли славян (494 г.) — в Швецию.
историки связывают изначальных славян) явились в Моравию очень поздно. Не ранее 630 года.
Оказывается моравы Само родом не с Моравии. А лужицкие сербы – паннонийские парашютисты. Глубокая мысль.
Праго-корчакские горшки и землянки существуют здесь очень недолго, буквально пару десятилетий.
Подтверждается наличие местного интеллектуального населения, которое не полностью растворилось в многочисленных славянах и смогло навязать свои прогрессивнык инновации варварам. Может поэтому у чехов и словаков более 20% гплогруппы R1b, нетипичной для большинства славян в таких колличествах.
В раннем средневековье многие области пустели, зарастали лесами и веками находились без населения.
Хотелось бы узнать перечень таких земель. Гунны, конечно, подсократили население Европы, но славяне шли по пятам. Все «пустоши» занимались. И если на юге славяни грабили, уничтожали и захватывали в плен, то в Центральной Европе и на Балтике агрессивность сдавян была меньше.
Меньшая часть (горшки, полуземлянки, кремации), видимо, явилась из Богемии. Скорее всего, это те подданные аваров, ранее переселенные в Богемию с Украины
Очень логично и что там с маршрутом переселения из Украины известным археологам? Особенно если учесть, что в Словакии корчакцы с IVвека, а паннонийские праславяне по-видимо проявили своё существование только при аварах в образе хорутан.
Пражане и пеньковцы селятся в тех же поселках, где раньше обитали германцы, пользуются теми же полями, садами и колодцами. Застают здесь чрезвычайно редкое остаточное германское население. Именно так выглядит с археологической точки зрения быстрая смена населения. Одни ушли. Другие пришли буквально на их место. В Моравии же было всё по-другому. Новые переселенцы не встречались со старожилами. Селились в других местах. Ничего от традиций прежнего населения не почерпнули. Значит, между оставлением региона германцами и приходом новых людей из Паннонии и частично, Богемии был длительный перерыв.
По-видимому это ваше мнение. Хотя бы чем-то подтвердите из других источником.
Игорю Клименко. Я уважаю украинцев. Сам по происхождения — кубанский казак, среди которых было немало запорожцев. И всё же вынужден просить вас писать на данном сайте по-русски. Для лучшего понимания.
Теперь по вашим вопросам и сомнениям. Вы сомневаетесь в существовании королевства гепидов на Среднем Дунае, в частности в Моравии (Юго-восток Чехии и Юго-запад Словакии)? Это королевство и его король Родольф, брат по оружию остготского владыки Италии Теодориха Великого, ярко описан Прокопием Кесарийским. Им же описана лангобардо-гепидская война, которая также описана в Истории лангобардов и у Павла Диакона. Археологи также замечают герульские древности в Моравии. Подробней об этом вы можете прочитать здесь — https://www.academia.edu/36635146/The_Heruls_in_Scandinavia и здесь — https://www.academia.edu/10372929/%D0%A1%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D1%8F%D0%BD%D0%B5_%D0%B8_%D0%B4%D1%83%D0%BD%D0%B0%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%B3%D0%B5%D1%80%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D1%86%D1%8B_%D0%B2_VI_%D0%B2%D0%B5%D0%BA%D0%B5_%D1%81%D0%B2%D0%B8%D0%B4%D0%B5%D1%82%D0%B5%D0%BB%D1%8C%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B0_%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D1%8B%D1%85_%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%87%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%B2_%D0%B8_%D0%BD%D0%B5%D0%BA%D0%BE%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%8B%D0%B5_%D0%B0%D1%80%D1%85%D0%B5%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D0%B3%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%B4%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D1%8B%D0%B5._In_%D0%A2%D0%BE%D0%BA%D0%B0%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%B0_%D0%95.%D0%9F._%D0%9B%D1%83%D1%88%D0%B8%D0%BD_%D0%92.%D0%93._dir._._%D0%A8%D1%82%D1%80%D0%B8%D1%85%D0%B8_%D0%BA_%D0%BF%D0%BE%D1%80%D1%82%D1%80%D0%B5%D1%82%D0%B0%D0%BC_%D0%BC%D0%B8%D0%BD%D1%83%D0%B2%D1%88%D0%B8%D1%85_%D1%8D%D0%BF%D0%BE%D1%85._%D0%90%D1%80%D1%85%D0%B5%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D0%B3%D0%B8%D1%8F_%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%8F_%D1%8D%D1%82%D0%BD%D0%BE%D0%B3%D1%80%D0%B0%D1%84%D0%B8%D1%8F._%D0%9A%D0%BD._I_MMXIV_._%D0%97%D0%B8%D0%BC%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%B8_%D0%97%D0%B8%D0%BC%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%BA%D1%80%D0%B0%D0%B5%D0%B2%D0%B5%D0%B4%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%BC%D1%83%D0%B7%D0%B5%D0%B9_2014_175-200
Что касается маршрута, по которому проигравшие герулы отступали в Скандинавию, то я придерживаюсь той точки зрения, что он шел по внешним склонам Карпатских гор. Вот как этот маршрут выглядит на Карте белорусского историка Вячеслава Носевича — http://vln.by/sites/default/files/00000009a.jpg Таким образом, территория жительства склавинских племен совпадает с территорией ипотешти-кындештской культуры Нижнего Дуная.
Несомненно, герульское государство в Моравии существовало, приблизительно до 508 года, и то что Фусек его в упор не видет, это проблема не герулов, а самого Фусека, написавшего откровенно слабую статью. Кстати. Герулам ныне стали отписывать королевское погребение в кургане Журань, Моравия, которое ранее приписывали лангобардам. Почитайте и о нём — https://www.academia.edu/5680641/%D0%9C%D0%B0%D1%81%D1%82%D1%8B%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%B0_%D0%90.%D0%92._%D0%91%D1%83%D1%81%D1%8B_%D1%8D%D0%BF%D0%BE%D1%85%D0%B8_%D0%92%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%B3%D0%BE_%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B5%D1%81%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F_%D0%BD%D0%B0%D1%80%D0%BE%D0%B4%D0%BE%D0%B2_%D0%B8%D0%B7_%D0%BA%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%BB%D0%B5%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B3%D0%BE_%D0%BA%D1%83%D1%80%D0%B3%D0%B0%D0%BD%D0%B0_%D0%96%D1%83%D1%80%D0%B0%D0%BD%D1%8C_%D0%B2_%D0%AE%D0%B6%D0%BD%D0%BE%D0%B9_%D0%9C%D0%BE%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%B8%D0%B8_%D0%9A%D0%A1%D0%98%D0%90._2013._228._%D0%A1._46-57
Игорю Клименко. Вы пишите: «Оказывается моравы Само родом не с Моравии. А лужицкие сербы – паннонийские парашютисты». Извините, Игорь, а кто вам сказал, что подданными Само были моравы? У летописца Фредегара ничего подобного не говорится. Археологические материалы показывают, что, по всей вероятности, держава Само располагалась в Богемии (нынешняя Западная Чехия) и на севере Баварии. Моравские земли не отпадали от Аварского каганата. Напротив, после 630 года сюда как раз хлынул поток населения, причем очень военизированного во главе со всадниками аварского типа. Это было военное пограничье Аварского каганата, его база для ведения войны против мятежной державы Само. Даже отечественные историки (Седов, Раевский и Петрухин) признают, что так называемая аваро-славянская культура (иногда ее именуют мартыгновской) располагалась на огромных пространствах, занимая Венгрию, Словению, Словакию, Воеводину, Далмацию и ряд смежных территорий — https://historylib.org/historybooks/V—V—Sedov_Slavyane—Istoriko-arkheologicheskoe-issledovanie/18
https://books.google.ru/books?id=KJk3DwAAQBAJ&pg=PA241&lpg=PA241&dq=%D1%80%D0%B0%D0%B5%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9+%D0%B0%D0%B2%D0%B0%D1%80%D0%BE+%D1%81%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D1%8F%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F&source=bl&ots=OxdngtRMWa&sig=ACfU3U1gYkK81jtnEtG2RXVMj8HJYoYlhA&hl=ru&sa=X&ved=2ahUKEwi9tNzfifDpAhVtAxAIHbOZAysQ6AEwAXoECAkQAQ#v=onepage&q=%D1%80%D0%B0%D0%B5%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%20%D0%B0%D0%B2%D0%B0%D1%80%D0%BE%20%D1%81%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D1%8F%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F&f=false
Иначе говоря, западная Словакия, она же Моравия, никогда не отпадала от Аварского каганата до самой его гибели.
Что касается жителей Богемии (Западная Чехия) и соседних лужицких сербов, то эти люди пришли на данные земли с Украины (праго-корчакцы и пеньковцы) вместе с аварами, как их подданные. Данные земли отошли аварам после победы над Сигибертом (566-567 годы). Германцы тогда покинули эти края и кочевники пригнали сюда тех украинских земледельцев, которых они чуть ранее подчинили по дороге на Запад. Однако, это вовсе не означает, что чехи — только лишь потомки переселенцев с Украины. Великая смута 630 года и восстание Само раскололо Аварский каганат. Масса людей из Паннонии и Гепидии ушла из него как на территорию царства Само, так и еще севернее, к берегам Балтии, положив начало западным славянам. В тоже время, часть прежнего богемского и лужицкого населения, оставшегося верным аварам, напротив, переселилась южнее, в Моравию. Именно этих людей, с горшками и кремациями, археологи представляют изначальными славянами данных мест. Не замечая того, что их была капля в море паннонских переселенцев и что всеми мигрантами руководили аварские всадники.
Игорю Клименко. Вы сомневаетесь в том, что многие земли в постгуннское время пустовали? Не сомневайтесь, деградация культур после гуннского нашествия на востоке Европы была такой сильной, что это заселенные земли были исключением, а заросшие лесом, напротив, правилом. Вся долина Вислы от Одера до Западного Буга была сплошным зеленым морем. Споры пыльцы это убедительно доказывают. Пеньковские и праго-корчакские поселения тоже были отдельными пятнами в сплошном зеленом море — https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/4/49/0550_Ukraine.png
Даже внутри Карпатской котловины, где располагалось два мощных германских царства — Лангобардия и Гепидия, многие земли пустовали и заросли сплошным лесом. Это и Моравия до 630 года, это и Северная Трансильвания. И даже южные районы — междуречье Савы и Дравы, Банат. Они тоже были практически без населения. Осваивать эти земли начали уже в аварский период.
***
Игорь Клименко
То есть главный маркер не проникновение корчакской и пражской культур, а время начала деградации предыдущей культуры.
Из исчезновения одной культуры нельзя сделать однозначный вывод о начале другой культуры. Между свевами и горизоном Лазурь-Пишколт зазор более 50 лет. Об этом однозначно пишет И.Станчу. Да и сам Г.Фусек пишет об «отсутствии прямых археологических аргументов» времени освоения этой территории славянами.
Опять же кто принёс степное влияние в явно не степную Западную Словению?
Гунны и прочие степные племена. Германцы ещё со времён готского государства очень плотно взаимодействовали с сарматскими племенами. В византийско-гуннских сражениях за обе стороны воевали и германские, и сарматские племена. Да и последующие миграции германцев по сути являются миграциями германо-сарматских союзов племён. Предположу, что сочетание германской пехоты с сарматской конницей давало преимущество в сражениях.
Как исчезло? Ассимилировано, истреблено, эпидемия, мигрировало (куда). Дело в том, что в Богемии нет следов тотального разрушения и истребления населения.
Богемия — это западная Чехия. Поэтому исчезновение северокарпатской группы в Словакии не оставило следов в Богемии.
Археологическое исчезновение свевов можно связать с приходом славянских женщин с пражской керамикой.
Нельзя. Одни селения заброшены, другие появляются. Нет преемственнсти. Более того, у новых селений нет контактов с соседями. Ну и, конечно, большой временной зазор между старыми (свевскими) и новыми (пражскими) селениями.
Разве не в 571 году был заключён договор? Хотелось бы узнать содержание этого договора. Опять же понятие «получили» при франках и аварах. Ни те, ни другие своё коренное население не размещали в Чехии и не ассимилировали местное население.
Я представляю себе так. После распада империи Атиллы осталось множество германско-сарматских союзов племён, которые начали делить эти территории. Это весьма негативно сказалось на населённости. Плюс все эти союзы стремились договориться с Византией и переселиться на юг.
Остготы разгромили свевов (470) и позже (473) ушли в Италию. Лангобарды разгромили герулов (508) и позже (526) ушли (из Моравии) в Паннонию. В войне между франками и тюрингами (531) за освободившиеся земли победили франки. Затем франки проигрывают аварам (566), заключают мир на все времена и договариваются о разделе сфер влияния. Затем Чехию (Богемию и Моравию) начинают активно заселять пражане в количествах на несколько порядков (в 1000 раз?) превосходящих текущее население севера Словакии. Очевидно, пражане переселяются при содействии авар. Дату появления пражан уверенно называют археологи (560-575 гг.), подчёркивая резкую смену населения (никак не постепенная «инфильтрация отдельных мужских групп славян»).
(Я читал про это довольно давно, могу ошибиться в деталях, но в целом картина именно такая.)
Игорю Коломийцеву.
Я неслучайно напомнил про существование данной научной статьи на Генофонде рф, явно недоанализированной. Чехия – оказалась точкой соприкосновения славян с севера – пражане (произошло разделение «молчунов»-славян как минимум на дулебов, сербов, кривичей и словен) с востока ранние Корчакцы («молчуны»-славяне – словаки) со Словакии и Моравии, праславяне из числа подданых авар (Хорутани). Анты и Склавины врядли присутствовали. Н. Профантова по археологическим данным фиксирует полную славянизацию Чехии 565-575 гг.
Время соответствует первой волне Авар, по моей версии в большинстве эфталитов. Мощных закованных в латы всадников, которых увидели в Константинополе. Вспоминаем, что у эфталитов практиковалось традиция многомужество. То есть наличие у женщины несколько мужей считалось нормой, а не унижением. По-видимому существовала какая-то аваро-славянская общность, цементируемая жёнами.
Германцы тогда покинули эти края.
Явно не все германцы покинули Богемию. Какие германцы покинули? Герулы – военная дружина типа руси в Киеве при Аскольде. У них то и классические семьи сложно представить. После разгрома лангобардами бежали через славянские земли аж в Швецию.
По-моему мнению могли остаться небольшие анклавы маркоманов и свевов, которые ускорили эволюцию славянских культур.
Великая смута 630 года и восстание Само раскололо Аварский каганат.
Аваро-праславяне (динарики обры) спокойно сидели в Паннонии, а дулебы, моравы и прасловаки отказались платить им дань. С приходом монголоидного подкрепления с Кавказа к концу VII века перечисленные племена снова попали в зависимость к аварам.
Игорь Коломийцев
С тех пор Моравия стояла без населения.
Без населения стояли земли к востоку от Тарт. К западу от Тарт, в том числе в Моравии, такого не было. Д.Ельникова пишет о частичном сосуществовании двух массивов населения. Но появление пражан она относит ко второй половине — концу VI в. Разумно предпложить, что в Моравии пражане появились примерно в то же время, что и в Богемии (и тоже при содействии авар). Но если из Богемии предыдущее население (франки) ушло полностью, то в Моравии предыдущее население (видимо, малочисленное после лангобардо-герульской и франко-тюрингской войн) частично сохранилось.
p.s. Г.Фусек пишет про Словакию, а Моравия — это восточная Чехия.
Что касается маршрута, по которому проигравшие герулы отступали в Скандинавию, то я придерживаюсь той точки зрения, что он шел по внешним склонам Карпатских гор.
Большинство современных историков (в том числе И.Станчу) придерживаются такой же точки зрения. «Осторожное предположение» Г.Фусека не выдерживает критики. Идя по Тисе невозможно пройти «все земли славян».
Игорь Коломийцев
Не кажется ли странным предположение, что славяне могли проникать в Среднее Подунавье только в виде женщин и детей. Причем самых бедных, лишенных ценностей? Не проще ли предположить, что это никакие не славяне. Просто лепные горшки пражского и пеньковского типов всегда встречались у самых бедных членов германских сообществ. Это не этнический маркер, а социальный признак.
По-моему, это не принципиальный вопрос. «Проникали» отдельные представители пражан, пеньковцев, но, прежде всего, ипотештенцев. Жёны, наёмники-батраки, возможно даже наёмники-воины. В любом случае они никак не могли стать причиной славянизации региона. В Германию и сейчас «проникают» отдельные представители славян, но вопрос о славянизации Германии не стоит.
Шамилю Галееву. Позвольте поспорить с вами. Это сейчас мы разделяем данную область на чешские, словацкие и австрийские земли. В древности, эти области к северу от Дуная были одним регионом — Моравией и Нитрой, тесно связанным меж собою. Если для Богемии у нас имеется четкий ориентир радиоуглеродных дат — восточноевропейцы приходят сюда в период 565-675 годы, то есть сразу после захвата данных земель аварами, то моравский регион практически не имеет находок, которые можно было бы датировать промежутком между 508 и 630 годами. О том, что все моравские древности аваро-славянской культуры относятся к периоду после 630 года пишет, ссылаясь на радиоуглеродное датирование, австрийский археолог Питер Штадлер. И я ему верю. Вот карта границ Аварского каганата — http://kdet.ucoz.ru/Picture/Grif1/5-031.png. Она создана по массовым находкам аварских вещей. В том числе предметов той самой аваро-славянской культуры. Зеленой линией границы начального распространения аварских вещей (период 6 века). Черным — границы аварского влияния после 630 года. Вполне очевидно, что Моравия, Нитра и значительная часть нынешней Австрии были плотно заняты аварами только после 630 года. В Словакии нет никаких отдельных чисто пражских или чисто пеньковских древностей, которые можно было бы датировать доаварским периодом, отрезком от 508 до 630 года. Все здешние древности носят отпечаток аварского влияния и появляются в регионе очень поздно, после 630 года.
Аналогии, типа раз восточноевропейцы появились в Богемии после 565 года, то доавайте будем считать, что и в Моравии они появились тогда же, здесь не уместны. Это другой регион. История его отличается от богемской.
Игорь Коломийцев
Это сейчас мы разделяем данную область на чешские, словацкие и австрийские земли. В древности, эти области к северу от Дуная были одним регионом — Моравией и Нитрой, тесно связанным меж собою.
Я смотрю на карту и вижу, что современная Чехия естественным образом отделена от всех соседних государств, кроме Австрии. То есть, Богемия, Моравия и небольшая часть Австрии (к северу от Дуная) — это один регион. А Нитрания — это другой регион с другим рельефом местности (гористый), гораздо менее подходящим для сельского хозяйства. Поэтому неудивительно, что эти земли были заброшены, а за Моравию шли войны.
Шамилю Галееву. Вы правы, исторические судьбы Моравии и Нитры всё же различны. Нитру забросили первой. Вероятно, случилось это уже вскоре после разгрома герулов лангобардами (условный 508 год). Моравию же ещё после этого лангобарды некоторое время занимали, вероятно, до 526 года, до ухода в Паннонию. Да и покидали ее постепенно, процесс продлился дольше. Тем не менее, в промежутке с 530 по 630 год здесь тоже практически не было населения, как и в Нитре, опустевшей ещё ранее. Приход новых мигрантов уже связан с аварским влиянием. Послушайте, что пишет Гимбутас о крупнейшем кладбище региона: «Самое большое кладбище находящееся близ поселка Девинска Нова Вес в Нижней Моравии на северо-западе от Братиславы, было раскопано немецким археологом Эйснером. В нем находится почти 1000 могил, датируемых периодом с 625 по 800 год. Среди них 27 кремационных погребений, остальные ингумационые. Некоторые из них могут принадлежать аварам. Погребение расположено на восточной оконечности зоны проникновения авар. Влияние их культуры подтверждают находки уздечек с S-образными удилами, стремян, ножен для сабель, копий с узкими перьями и трехлопастными наконечниками стрел. Все названные предметы были найдены в могилах мужчин. В других могилах обнаружены славянские находки, не относящиеся к культуре кочевого типа – железные ножи и серпы, топоры, луки и стрелы, железные или бронзовые щиты. В женских погребениях обнаружены серьги (точнее – височные кольца), заканчивавшиеся завитками в форме буквы S и стеклянными бусами. Самая ранняя керамика, найденная в Девинска Нове, относится к пражскому типу, она не расписана и изготовлена вручную, но встречается и керамика изготовленная на гончарном круге с отогнутыми краями и украшенная гребенчатым орнаментом. Подобную керамику Эйснер относит к «дунайскому типу» и полагает, что она типична для аварской культуры, распространенной в Австрии, Паннонии и в бассейне Тиссы. В могилы клали мясо, кости овец и лошадей, иногда находят останки свиней и оленей. Встречаются яичные скорлупки и кости кур. Все эти погребальные обычаи хорошо известны по средневековым и поздним славянским погребениям. В Словакии встречается керамика, изготовленная вручную и на гончарных кругах, украшенная волнистыми и горизонтальными линиями». А вот что все та же Гимбутас сообщает о других кладбищах региона: «Кроме погребения в Девинска Нова Вес и еще одного, расположенного близ Житавска Тонь в восточной Словакии, раскопанном в сороковые годы ХХ века, в пятидесятые-шестидесятые годы в Словакии были раскопаны семь огромных погребений: Голяре, Штурово, Прша, Дворы над Житавой, Шала, Желовце и Нове Замки. Похожие кладбища обнаружены на территории Венгрии в среднедунайской равнине. В некоторых кладбищах насчитывается от 500 до 1000 могил, большинство из них охватывают период в 150 лет. Во всех вышеупомянутых погребениях похоронные ритуалы были достаточно единообразны: преобладали ингумационные погребения, скелеты размещались в деревянных конструкциях срубного типа, покрытых досками. Умершие лежали внутри сруба или располагались в деревянных гробах. Как правило, голова умершего направлена на северо-запад или на юго-запад. Кремационные погребения встречаются редко и относятся к периоду не ранее середины VII века».
В Словакии нет отдельных кремационных кладбищ с пражскими горшками, которые можно было бы приписать славянам. Кремации и пражские горшки встречаются на типичных для населения Аварского каганата ингумационных кладбищах, с теми обычаями, в частности, помещение в могилы кусков пищи и куриных яиц, что получили распространение уже после прихода в Карпатскую котловину аваров. Кремационных могил на таких кладбищах повсюду менее 10 процентов. Они наиболее бедные по инвентарю, но по времени отнюдь не самые ранние. То есть, носители кремационного обряда и пражских горшков появились в Моравии и Нитре не ранее, а вместе с носителями паннонских традиций — ингумаций в гробах и посуды дунайского стиля. Именно на это обстоятельство я и хотел обратить внимание участников дискуссии. Совершенно согласен с вашим посылом — появление отдельных пражских горшков никак не может свидетельствовать о славянизации населения. Всегда надо видеть общую картину. В Моравию славянский язык занесли отнюдь не пражане. Их здесь было катастрофически мало …
Шамилю Галееву
В дискуссии с Вами о ситуации в Богемии, Моравии и Словакии я опираюсь в основном на работу М.М. Казанского «Славяне и дунайские германцы в VI веке: свидетельства письменных источников и некоторые археологические данные»https://www.academia.edu/10372929/. Насчёт контактов славян с германцами хорошо описано.
Относительно союзов готов и сармат. Вижу только два типа: смешанные браки элит и военные союзы. Совершенно различные народы. И германцы ментально не склонны к смешениям в отличии от кельтов и сармат. По материалам Черняховских могильников хорошо видны готы, сарматы, славяне и даже иллирийцы с фракийцами. Яркий пример вандалы и аланы. Постоянный военный союз, но жили раздельно.
Затем Чехию (Богемию и Моравию) начинают активно заселять пражане в количествах на несколько порядков (в 1000 раз?) превосходящих текущее население севера Словакии.
Два естественных вопроса. Откуда они взялись? Этот факт почему-то историки не фиксируют. И второй вопрос, где в этом кампоте прачехи? Акцентирую внимание на прибытии пражан, а не ипотештцев
Ув.Шамиль,а поведайте нам,а какая Вам разница в 533 ,в 555 или в 571 году первые племена славян (Пражская АК) построили первые землянки на землях Богемии??Вы реально думаете,что найдут археологи ответ на этот вопрос с точностью до 5—10 лет???А если на поселении жили и лангобарды и первые славяне,то Вы серьезно думаете,что можно все разделить и точно датировать????Это же наука,а не сериал о криминалистике)))))Разве общая картина Вам не ясна,—- германцы уходят ,а славяне появляются .Возможно и авары помогли славянам ,а возможно и нет.Все остальное,—- гадание и домыслы ,если не сказать хуже—-спекуляции.Подождите лет 20—30,—новые науки помогут археологам ,да и археологи ещё чего-нибудь полезного раскопают и ВСЕ данные НАКОНЕЦТО не спеша систематизируют.PS Как говорил тов.Саахов ,,…тарапиться не нада…»PSS А вот франки то в Богемии откуда?И за Тюрингию воюя они и близко к Богемии не подходили.Признайте,это И.К.Вас подучил??? ))))Я ему раз 8-10 пояснял про франков в Богемии,но так (кажется )и не переубедил.И далась ему та Богемия с франками в 528 г.н.э.Там же нет его разлюбимых авар,просто не понимаю этой его страсти к абсолютно не доказанным историческим фантазиям (о передаче дикой лесной языческой Богемии АВАРАМ по миру с франками).Скорее уж это лангобарды передали АВАРАМ ВСЕ свои старинные земли вместе с Паннонией.